Многосерийная картина про советского разведчика Максима Исаева , внедрившегося в высшие сферы фашистского Третьего Рейха, до сих пор остается одним из самых популярных советских фильмов. Сразу же после выхода все 12 серий растащили на цитаты, а главные герои — Штирлиц , роль которого исполнил Вячеслав Тихонов , и группенфюрер СС Генрих Мюллер , которого сыграл Леонид Броневой , стали персонажами бесчисленных анекдотов. В день выхода легендарной картины на телеэкраны АиФ.ru вспомнил несколько известных цитат из нее.

1. — Из всех людей, живущих на земле, я больше всего люблю стариков и детей. (Штирлиц)

2. — Все они хотят быть похожи на фюрера. (Штирлиц)

3. — Все — ученые, писатели, артисты — по-своему невменяемы. К ним нужен особый подход. Потому что они живут своей, придуманной ими жизнью. (Штирлиц)

4. — Как это у Пушкина было? «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Ай да Штирлиц! (Штирлиц)

5. — Для того чтобы побеждать врага, нужно знать его идеологию, не так ли? А учиться этому во время боя — обрекать себя на поражение. (Штирлиц)

6. — Штирлиц, а Вас я попрошу остаться. (Мюллер)

7. — Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе. Мне можно. (Мюллер)

8. — Ясность — это одна из форм полного тумана. (Мюллер)

9. — А я хоть раз в жизни кому-нибудь давал взбучку, а? Я старый, добрый человек, про которого распускают слухи. (Мюллер)

10. — Я люблю молчунов. Если друг — молчун, так это друг, а если враг, так это враг. Я уважаю их. (Мюллер)

11. — Это не ерунда, это совсем даже не ерунда, дружище Биттнер. (Мюллер)

12. — Мне лучше знать, с чего начинать! (Мюллер)

13. — В общем, дело тухлое, но постарайтесь его покопать. (Мюллер)

14. — От стариков все зло в этом мире. (Мюллер)

15. — Без прошлого нет будущего. (Радистка Кэт)

16. — Он спал глубоко и спокойно, но ровно через 20 минут он проснётся. Это тоже одна из привычек, выработанных годами. (Голос за кадром)

17. — Штирлиц никогда не торопил события. Выдержка, считал он, оборотная сторона стремительности. Все определяется пропорциями: искусство, разведка, любовь, политика. (Голос за кадром)

Да я тут начал вспоминать про свою практику, завел разговор про 100% гарантии. Получается будто агитирую мне верить. Вот только мои друзья, которые читают мой блог довольно давно знают. Я могу поговорить о женщинах. Придумать и рассказать забавный анекдот. Иногда несет меня и на тему ностальгии поболтать про СССР про 90-е годы и т.д. Вот только львиная доля моего общения в этом блоге именно ПОЛИТИКА!

Потому… Верить, в наше время, нельзя никому, даже себе. Мне - можно!

Почему спросите вы? Я уже не практикую и не собираюсь этого делать. Могу помочь друзьям (если ощущаю в себе силы подобное сделать, иногда мне кажется задача совсем не по силам) и делаю исключительно бесплатно для друзей. Ибо, как докладывает «разведка» некоторые блоги специализируются на психологии и зарабатывают на ней. Не собираюсь отнимать чей-то хлеб или чьих-то читателей. Я давно не психолог, а просто старый и больной человек. Скорее философ, что следит за жизнью, неудачник. Как сейчас модно говорить нищеброд. Денег не заработал и уже не заработаю. Карьеры не сделал, да и с личным счастьем… проблемы со здоровьем и нет его счастья и похоже не будет уже. Так что…

9 декабря 2017-го, на 89-м году жизни, скончался выдающийся артист театра и кино Леонид Броневой. Завершаем публикацию интервью, которое Дмитрий Гордон взял у Леонида Сергеевича в 2012 году. Часть III.

(Продолжение. Начало в № 3, в № 4)

«Брежнев позвонил Градовой и спросил: «А где Штирлиц?» — думал, они вместе живут...»

— Вернемся к Мюллеру: Всеволод Санаев, которого изначально планировали в этой роли снимать, насколько я знаю, сказал: «Я не могу, я...

— ...парторг «Мосфильма»...

— ...и остановились на вашей кандидатуре...

— Да, а потом мы куда-то с ним ехали, и он недоумевал: «Как же я так отказался?». — «Не поняли вы ничего, а я сразу понял: самая интересная роль».

— Вы знали, что насто-ящий Мюллер ос-тал-ся жив и после вой-ны плотно сотрудничал с американцами?

— Ну, это слухи... Остался жив — да, но где бросил якорь, никто не знает (по одной из версий — в Ла-тинской Аме-рике, по другой — в США, по третьей — во-об-ще в СССР. — Д. Г. ), а какой замечательный текст сочинил Семенов! Которому, кстати, Госпремию РСФСР не дали: нам дали, а его даже в список не вставили — что за хамство?

— А почему?

— Откуда я знаю? Человек был обижен до глубины души: посмотри, какое он произведение написал! Я просто одну сцену тебе напомню — с одноглазым Айс-маном, которого хорошо играл Куравлев, помнишь?

— Еще бы!

— Я говорю ему, что у Кальтен-бруннера «вырос огромный зуб на Штирлица». Айсман спрашивает: «На кого?». — «Да-да, на Штирлица. Единственный человек в разведке Шелленберга, к которому я отношусь с симпатией. Спокойный, не лизоблюд, без истерики и без показного рвения — не очень-то я верю тем, кто вертится вокруг начальства и выступает без нужды на наших партийных митингах: бездари, болтуны, бездельники, а этот молчун, я люблю молчунов. Если друг молчун, так это друг, а если враг, то это враг — я уважаю их, у них есть чему поучиться». Разве не замечательно? Это же музыка!

Дальше Айсман-Куравлев убеждает: «Я знаю Штирлица восемь лет, я с ним был в Испании, под Смоленском я видел его под бомбами — он высечен из кремня и стали», а я, то есть Мюллер, ему: «Что это вас на эпитеты потянуло? С усталости, а? Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам, мы, сыщики, должны выражаться существительными и глаголами: «Он встретился», «Она сказала», «Он передал».

Потом еще один удивительный момент. «Что же делать?» — спрашиваю я у Айсмана. Он отвечает: «Я лично считаю, что нужно быть до конца честным перед самим собой — это определит все последующие действия и поступки», а Мюллер: «Действия и поступки — одно и то же».

— Характер какой!

— И в конце замечательно: «И запомните, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе. Мне — можно. Хе-хе-хе!».

— Класс!

— Вот, а Государственную премию СССР фильм не получил — только России. Спустя восемь лет больной Брежнев его посмотрел, заплакал — и дал Славе Тихонову «Золотую Звезду», нам с Табаковым Олегом Павловичем — по ордену Трудового Красного Знамени, остальным — ордена Дружбы народов.

— Ну, «Золотую Звезду» он дал ему, потому что думал, что это на-стоящий разведчик Исаев, да?

— (Смеется ). Ну, перепутал. Позвонил Градовой и спросил: «А где Штирлиц?» — думал, они вместе живут.

— Лично звонил Градовой?

— Ну да, да! «Это Брежнев», — представился, а она: «Перестаньте разыгрывать!» — и положила трубку. Последовал тут же второй звонок: «Это правда я, Леонид Иль-ич». — «Да?». Не верила, потому что его мно-гие изображали.

— Мне нервный тик Мюллера запомнился...

— Это получилось случайно — мне ворот мундира очень жал, потому все время вертел головой, и вдруг Лиознова говорит: «Давайте это утвердим — как нервную краску в особо сложных местах, например, когда Мюллер узнает, что Штирлиц — шпион».

— Классный момент!

— Да, получилось, но это внешняя деталь, а текст, повторюсь, какой замечательный! «Как только где-нибудь вместо «здравствуйте» произнесут «хайль» в чей-то персональный адрес, знайте: там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение. Вам сколько будет в 1965-м? Под 70. Счастливчик! Вы доживете и будете играть свою партию: 70 лет — возраст расцвета политиков, а мне будет под 80, поэтому меня волнуют ближайшие предстоящие 10 лет. Если вы хотите делать свою ставку, не опасаясь меня, а, наоборот, рассчитывая на меня, помните: Мюллер, шеф гес-тапо, — старый уставший человек, он хочет дожить свои годы где-нибудь на маленькой ферме с голубым бассейном, и ради этого я готов поиграть в активность. И еще. Конечно, этого не надо говорить Борману, но сами это запомните. Для того чтобы из Берлина перебраться на маленькую ферму в тропики, не следует торопиться. Многие шавки фюрера побегут отсюда очень скоро и попадутся, а вот когда в Берлине будет грохотать русская канонада и солдаты будут сражаться за каждый дом, отсюда можно будет уйти, не хлопая за собой дверью. Уйти и унести тайну золота партии, которая известна только Борману и фюреру, а когда фюрер уйдет в небытие (Тихонов с ужасом на меня смотрит. — Л. Б. ), надо быть очень полезным Борману: он тогда будет Монте-Кристо ХХ века, так что сейчас идет борьба выдержек, Штирлиц, а в подоплеке-то одна суть, одна — простая и понятная человеческая суть».

Кстати, когда Михаил Андреевич Суслов — второе в советском государстве лицо — на этот фильм напал, а его начальник Главного политуправления Советской Армии генерал Епишев поддержал, Андропов на-шу картину защитил очень резко, но те все равно победили: Госпремию СССР нам не дали. Андропов же главным консультантом Цвигуна назначил — замечательную личность. Ог-ром-ный че-ловек, странно ушедший из жизни...

— Очень стран-но! — за-стре-лил-ся, чтобы, как го-во-рят, не получить высшую меру за коррупцию в осо-бо крупных размерах.

— Суслов говорил: «Так, как этот Боровой, Броневой или кто он там, фашиста играть нельзя!».

— Обаятельным делать, да?

— Добрым и так далее, а Анд-ро-пов: «Нет, именно таких играть надо — тогда мы показываем, что дрались с обаятельным, сильным и умным врагом и победили, а если будем немцев выставлять дураками, с кем же тогда мы сражались?».

«Медведев спросил: «Какие у вас просьбы и пожелания?». Я плечами пожал: «Никаких». Он удивился: «Как?». Я: «А что, все что-то клянчат, да?»

— Знаю, что «Семнадцать мгновений весны» был любимым фильмом Андропова, но, подписывая вместо больного Брежнева указ о награждении артис-тов, вашу фамилию он не вспомнил и написал просто: «Мюллер».

— Наверное, это все же не так, потому что когда Лиознова повезла ему на дачу три серии, она говорила, что Андропов мою фамилию слышал.

Отсутствие информации есть полная слепота — тот, кто не информирован, оказывается в очень плохом положении. Я долго не был информирован, что она на дачу к нему ездила, а Андропов посмотрел и сказал: «Это Плятт, это Евстигнеев, это Тихонов, а вот этот, похожий на Черчилля, тот, который Мюллер, кто? Броневой? Я знал в Киеве Броневого — я тогда учился, и человек с такой фамилией меня приютил. Два месяца жил у него, он меня кормил и поил — без него с голоду бы умер».

— Потрясающе!

— Это дядька мой был, а я и не знал! Та же история, как тогда, когда у Дмитрия Анатольевича Медведева в гостях побывал.

— На 80-летие?

— Да, он пригласил меня в «Горки», и когда я об этом певице Долиной рассказал, она воскликнула: «Ты идиот!», потому что Медведев спросил: «Какие у вас просьбы и пожелания?», а я плечами пожал: «Никаких». Он удивился: «Как?». Я: «А что, все что-то клянчат, да?». — «Все!». — «Ну а мне ничего не надо». — «У вас дача есть?». — «Дачу, Дмитрий Анатольевич, у нас нормальный человек иметь не может — ее может иметь Путин, вы или Лужков». — «Почему?». — «Потому что у вас трехсменная охрана, по 50 автоматчиков, вертолеты — значит, дом не сожгут и не взорвут», а Галкин вон построил дачу, по глупости своей...

— В деревне Грязь...

— Да-да, и он получит в свое время, когда поддадут. Нельзя этого делать! — это возможно в Германии, во Франции, Англии, Америке, но не у нас.

— Вы так Медведеву и объяснили?

— Да: у меня двухкомнатная, сказал, квартира, и мне ничего больше не нужно — он очень был удивлен.

— Впервые немец, причем высокопоставленный, в советском кино был таким чертовски обаятельным изображен — я знаю, что вам даже письма приходили: «Дедушка Мюллер, мы все очень хотим быть похожими на вас» — писали прибалтийские третьеклассники.

— Ну да, но советская власть была, как ты понимаешь, этим не очень довольна.

— Анекдотов много ходило — о Мюллере и Штирлице.

— И самый удачный из них: «Штирлиц выстрелил в Мюллера — пуля отскочила. «Броневой», — подумал Штирлиц». Коротенький такой, остроумный... Тихонов, кстати, их не любил. Я говорил: «Чего ты, Слава? — ты ж вроде с юмором. Анекдоты — это показатель народной любви: посмотри, о Чапаеве сколько». Нет, он их не воспринимал...

— После «Семнадцати мгновений весны» на вас всенародная слава обрушилась — запоздавшая?

— Разумеется, но лучше поздно, чем никогда. Я же как стал артистом? Я когда-нибудь должен книгу написать, что ли: «Артист поневоле». Никуда же не брали, ну никуда! Хотел в дипломаты — закрыто, в военное училище — закрыто, в журналистику — закрыто. Куда можно? В театральный, но не в Москву — Школа-студия МХАТ меня тоже не ждет, поэтому только после Ташкента туда поступить попытался.

«Одна газета написала: «До чего после «Семнадцати мгновений» этот Броневой обнаглел! — не хочет даже по сцене ходить, ездит в коляске и раз лишь поднялся!»

— Вы, тем не менее, ее, эту славу, ощущали, чувствовали сумасшедшую популярность?

— Наверное, да, потому что больше стал зарабатывать, но я гастролером в Мос-ков-с-ком областном театре драмы работал, и был директор такой замечательный — Тартаковский Исидор Михалыч: его сын сейчас директор «Московской оперетты». Пригласил меня «Три минуты Мартина Гроу» играть, я изображал инвалида в коляске и только в конце вставал, так одна газета написала: «До чего после «Семнадцати мгновений» этот Броневой обнаглел! — не хочет даже по сцене ходить, ездит в коляске и раз лишь поднялся!».

Однажды я говорю: «Исидор Михалыч, у меня к вам вопрос. Объясните мне: в Театре на Малой Бронной я играю до 30 спектаклей в месяц, иногда по три в день — утром, днем и вечером, и 98 рублей получаю, а у вас исполняю в колясочке эту легкую роль — и за один спектакль 69 рублей 75 копеек вы мне платите. Пять спектаклей — 300 рублей: сумасшедшие деньги! Почему?». Тартаковский ответил: «Вы знаете, я вам советую больше никому никогда этот вопрос не задавать. Получаете? Налог платите? Ну и все!».

— Вы однажды признались, что истоков популярности роли Мюллера в «Семнадцати мгновениях» не понимаете...

— ...до сих пор. Я не пытался специально играть — специально же нельзя сыграть обаятельного: я шел по тексту. Какая замечательная фраза там еще есть! В монологе мой герой говорит: «Тем, кому сегодня 10, мы не нужны: они не простят нам голода и бомбежек, а вот те, что сейчас еще ничего не смыслят, они будут говорить о нас, как о легенде, а легенду надо подкармливать. Надо создавать тех сказочников, ко-торые переложат наши слова на иной лад — тот, которым будет жить человечество через 20 лет».

— Сегодня этот фильм часто показывают — вы его смотрите?

— Нет, не могу больше! — и «Покровские ворота» тоже. Показывают, наверное, чтобы зритель возненавидел или потому, что больше транслировать нечего, но нельзя без конца «Иронию судьбы» крутить, «Семнадцать мгновений»...

— ...«Джентльменов удачи»...

— ...«Покровские ворота» — ну, хватит, создавайте что-нибудь новое.

— Цветную версию вы видели?

— Безобразие! — но я Лиознову не обвиняю: ей заплатили, она нуждалась.

— В раскрашенном виде лич-но вы стали луч--ше?

— Гораздо хуже. Один раз я вообще обратил внимание, что на экране красную повязку со свастикой «изучаю», а в это время идет текст — я его пропустил, к тому же там много документальных кадров, снятых на черно-белую пленку. Ну, «Зо-лушку» можно, наверное, делать цветной и яркой, а этот-то фильм зачем?

— В одном из интервью вы признались, что не прочь вернуться к Мюллеру еще раз...

— Нет, уже поздно.

— Но раньше можно было?

— Говорят, никогда не надо возвращаться. Вот вернулся я в Киев — дома своего не нашел: ну что в этом хорошего? До сих пор не понимаю, куда он подевался.

— Вы часто негодяев играли — почему?

— Такая морда.

— Жирная, как сказал Эфрос?

— Нет, строй лица не положительный. Положительный — у Стриженова, Ледогорова, Кузнецова...

— ...а тут — отрицательное обаяние, да?

— Наверное.

— Актер — женская профессия?

— Да, профессия, в которой главная задача — понравиться зрителю, является женской. Мужчина не должен, не имеет права жить с задачей понравиться, это не его дело — поэтому ужасное ремесло, женское.

— Я очень люблю вашего Велюрова в «Покровских воротах» — вообще, по большому счету, потрясающий фильм, и с годами становится все лучше и лучше...

— ...да-да...

— ...а какая роль в кино у вас любимая?

— Не знаю, трудно сказать. Все любимые: когда работаешь, любишь, а потом... Это как роды: родил — и потихоньку забыл, пустил в жизнь.

«Первая жена, Валя Блинова, умерла, и дочка осталась — четыре годика. Я не женился, пока институт она не закончила, чтоб не травмировать»

— Вы однажды признались: «Я был нищий, жил в коммуналке: только раскладушка и тараканы — все, что у меня было». Знаю, что вы даже в домино, чтобы прокормиться, играли...

— Да, на Тверском бульваре, чтобы выиграть рубль, но я не знал правила: если выиграл, ты обязан продолжать дальше, не имеешь права срываться. Молодой был, и объяснял старикам, что мне этот рубль очень нужен... У меня же первая жена, Валя Блинова, умерла, и дочка осталась — четыре годика. Я не женился, пока она институт не окончила, чтоб не травмировать, — что ты? — а с нынешней женой 47 лет живу, скоро будет полвека: она за-мечательная!

— Нищета была жуткая?

— Ужасающая, но человек же ко всему привыкает, желудочек становится маленьким: крошку съешь — и на день хватает.

— Чтобы как-то выжить, вы, слышал, стихи узбекских поэтов переводили...

— Верно, и пару даже на высоком уровне были. Ну, не таком, как у того, кто Расула Гамзатова переводил, — я забыл, как его.

— Наум Гребнев?

— Да-да, еврей такой старенький, жена у него художница — он перевел: «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей...».

— Наум Гребнев.

— Какой перевод чудесный!

— Как же вы с узбекского переводили? Знали язык?

— По подстрочнику — в том же ритме его перерабатывал. Кстати, когда студентом был, работал на радио диктором — телевидения еще не было. Я открывал эфир по-русски, а мой приятель, парнишка-узбек, по-узбекски, и однажды он не пришел, а пять минут седьмого — пора начинать! Прибежало начальство, спрашивает: «Вы по-узбекски открыть можете?». — «Надо потренироваться». — «Некогда, выходите в эфир!». Я сказал: «Хорошо». Знаешь, сколько с того времени прошло? Лет 65, и та фраза мне врезалась в память на всю жизнь.

Я включил и сказал (говорит сначала по-узбекски, а потом переводит по-русски ): «Говорит Ташкент, ташкентское время такое-то, передаем последние известия». Получил 12 рублей премии за то, что он опоздал, узбек мой молоденький, сказал ему: «Ну, ты меня хорошо подставил!». Он бы по-русски не смог, потому что с акцентом говорил, а я фразу, с которой обычно он начинал, запомнил.

«Никогда в шоу-бизнесе не был и уже не буду: терпеть не могу пустобрехство!»

— Говорят, у вас сложный характер, и в одном из интервью вы сказали: «Я рожден с ужасным чувством неуверенности в себе — я ненавижу свои глаза, свои руки, свое лицо». Вы самоед по натуре?

— Да, и хотя Захарова предупреждали: «Не надо его брать: тяжелый человек, ужасающий — с ним работать нельзя, это кошмар!», Марк Анатольевич упрямый и никогда не слушает, что ему говорят. Как Любимов, которого Высоцкого просили не брать: «Он же пьяница!». — «Ну, — он ответил, — еще один пьяница, кроме вас, будет, зато артист замечательный».

— Одним больше, одним меньше...

— Что-то подобное сказал обо мне Захаров и принял, спасибо ему большое, и хотя я сыграл у него очень мало, это не важно, сколько, — главное, что театр очень хо-роший. Уш-ли, к сожалению, Пельтцер, Леонов, Ларионов, Абдулов, Янковский... Кошмар! — но это не-об-ходимость, то есть не не-обходимость — от этого прос-то не денешься никуда (нервно закуривает ).

— Эпоха ушла, правда?

— Уходит — сна-ряды рвутся уже рядом.

— Вы, насколько я знаю, нелюдимы и тусовок не любите...

— Ненавижу! Ни--когда в шоу-бизнесе не был и уже не буду: терпеть не могу пустобрехст-во! «У меня часы за 300 тысяч долларов». — «А у меня за 500 тысяч»: ну и пошел ты к черту со своими часами! «Я за четыре тысячи евро купил шампанское» — ну и пей его, а я за 50 евро куплю и с удовольствием выпью. Не понимаю я этот шоу-бизнес и не хочу понимать.

— Вы однажды обмолвились: «Я не люблю людей милых»...

— Вечно улыбающихся не люблю. Есть такие, у которых улыбка с лица не сходит, и мне хочется спросить: «А какой же ты, если тебя разозлить? Наверное, страшнее, чем мрачный?». Не надо улыбаться специально. Да, я тяжелый, я в маму пошел: она нелегкой была, и я такой же, а если бываю глуп (кстати, иногда бываю, и очень), то это в отца, но талант и не очень сладкий характер — от мамы, я эту генетику чувствую.

— Деваться некуда...

— Да, и если вдруг скажут что-то не то, взрываюсь так!.. — а через пять минут думаю: «Что я наделал? Надо было тихо ответить, а я орал». Потом обязательно нужно прощения просить, извиняться, — так стыдно! — но с возрастом, к счастью, сил взрываться уже нет.

— Несправед-ливости не переносите?

— Ну, она же на каждом шагу, так что приходится, Дима, переносить. Ты знаешь, Чехов людей не любил, и я его понимаю: он видел их до кишок и показывал такими, какие они есть, — беспомощными, много говорящими иногда.

— Пустыми...

— Ничего не говорящими. Толстой-то какой бессовестный, Лев Николаич! — прости меня, Господи! Один раз был у него Чехов в гостях, и он сказал ему: «Вам не надо писать пьесы, у вас ничего не получается», — и бедный Антон Палыч решил: «Больше писать не буду». Если бы не Немирович, который возразил: «Да что вы?! Только посмотрите: «Три сестры» (сначала они же в Александринке провалились. — Л. Б. ), «Вишневый сад»...

— ... «Чайка»...

— ... «Дядя Ваня», «Иванов»... Бог с вами!». Лев Николаич думал, что пьеса «Живой труп» лучше, что ли? Ничего подобного! Ты знаешь, что мне нравится у Толстого больше всего на свете, больше, чем «Война и мир»?

— «Власть тьмы», наверное.

— Нет, не люблю я патологическое... Ма--ленькая сказочка — «Лев и собачка»: не читал?

— Нет.

— Ко льву маленькую собачку пустили — сначала она дико его боялась, а он смотрел на нее, мясо жрал, а через несколько дней стал оставлять мясо и ей. Потом она им стала командовать, и когда умерла, лев три дня не ел и тоже издох — вот такая короткая сказка, замечательная. В «Войне и мире» я начинаю путаться, «Анну Каренину» вообще не понимаю: что он хотел? Показать, что женщины — проститутки и что можно изменять мужу? Ну, хорошо, ты пожилого супруга не любишь, но он же видный политический деятель, ты хоть имя его пощади — что ж ты творишь? И в конце чего ты под поезд легла — что это такое? Не понимаю я поведения Анны и всегда на стороне Каренина.

— Помните, какой был шикарный Каренин Гриценко?

— А какой он в спектакле «На золотом дне» был — ты видел?

— Он вообще гений, по-моему.

— Гений, гений! — но кончил в психиатрической больнице, бедняга. Залез в чужой холодильник, избили его, умер... Народный артист СССР, великий актер! — отчего такие финалы бывают ужасные?

— У Пельтцер вот тоже.

— С другой стороны, любой ведь финал сам по себе ужасен, каким бы он ни был. Выбросился ли из окна Белявский, или кто-то застрелился, или умер спокойно в своей постели — не важно: все равно жизнь не бесконечна, а смерть — ужасная штука. Я вот, когда у мамы на Байковом стоял, думал: как странно... Она, кстати, просила, чтобы ее сожгли, поэтому там только урна.

Я одному священнику вопрос задал: «Вот объясните мне — организм человека таков, что тоньше ни одной электроники нет: вены, артерии, капилляры, печень, кишечник, желчный, все это связано... Зачем такую изумительно сложную создавать машину, чтобы она прожила на этом свете одну минуту?». Он пояснил: «Ну, вообще-то Господь хотел сразу сделать человека бессмертным, но потом понял, что так нельзя: будет ужасно — для самого человека. Жить 500 лет? Ну, что вы, человек устанет...». Я вопрос ему задал: «А почему Господь Пушкина в 37 забрал, Лермонтова — в 26, Высоцкого — в 42, а Каганович, который убивал людей.

— Дожил почти до 100.

— Да, сидел и играл в домино? В чем дело? Это что, дьяволы побеждают?». — «Может быть, — сказал батюшка. — Против Господа мно-жество черных ангелов — видимо, иногда они берут верх». — «А что, Бог не вмешивается? Он ведь решает, сколько кому жить?». В общем, на все воп-росы священник ответить не мог, и больше я не допытывался.

«Под старость жизнь такая гадость. Борьба со смертью — сложная вещь»

— Вы очень интересно об Анне Карениной рассуждали, а я знаю, что женщины вас очень любили, но Людмила Сенчина рассказывала мне, что когда вы снимались с ней в постельной сцене в картине «Вооружен и очень опасен», чересчур были зажаты — на удивление (боялись, как отнесется к этой сцене супруга). Сенчина до сих пор не может понять, что с вами тогда происходило, по ее словам, даже -оператор вам предложил: «Леонид Сергеич, ну е-мое, вам показать, что ли?».

— Да не был я там зажат: брал ее за грудь как следует, когда нужно было.

— Понравилось?

— Ну, большая грудь, хорошая, ложился на нее — по роли так было положено. Кстати, с Сенчиной мы чуть не разбились: там тарантасик был на дво-их, мы сели — и лошадь понесла. Я думал, конец: впереди стальной трос, где надо остановиться... Как я с той лошадью справился, не понимаю. Я испугался, Люда сидела справа, колясочка узенькая.

— Вам 85 лет: какое оно — ощущение возраста при такой ясности ума? Вот я с вами общаюсь — и восхищен, честно!..

— Ну, Пушкин же сказал: «Под старость жизнь такая гадость» — откуда он это в 27-28 лет знал? Чувствовал, наверное, по своему отцу видел, по матери, по дядьке, который забрал у него в долг все деньги и не отдал. Какое ощущение? Разумеется, не-лег-ко, работать все сложнее, но не работать в нашей стране нельзя. Может, если бы я в Голливуде снялся, обеспечен бы был так, что хотел бы — работал, не хотел — не работал, а у нас это невозможно.

— А жить, Леонид Сергеевич, хочется? Усталости нет?

— Иногда есть, причем ужасная, но это не значит, что... Хочется, у меня замечательная жена, поэтому я так долго живу: она ухаживает за мной, как за ребенком.

— Ваши отец и мать, тем не менее, долгожителями были...

— И по законам генетики вы тоже долж-ны жить долго.

— Не обязательно: Саша Лазарев вон в 73 умер, а родители жили до 90 с лишним. Это не показатель, понимаешь?

— Я все-таки хочу, чтобы вы жили 120 лет, и искренне этого вам желаю...

— Талант — это чувство меры, значит, и в том, сколько жить, надо меру знать. Не нужно перебирать и в этом, потому что дотянуть до состояния, когда ты беспомощен и ничего не можешь, ужасно. Думаю, Белявский специально выбросился из окна.

— Мне тоже так кажется...

— Потому что он сильным был парнем, хотя и говорят, что жил на третьем этаже, а выпал почему-то с пятого и из коридора, где подоконник огромный... Не знаю, что это было, пускай расследуют...

Уходят, уходят, уходят... Олега Ивановича Янковского я очень любил. (Пауза ). Ты представляешь, за три дня до смерти он сел и составил список, кому хочет полмиллиона рублей дать — из своего фонда: Захарову, Броневому, Ярмольнику, Любшину... Там 10 человек было, с кем он работал, и вдова его Люда Зорина позвонила: «Вы не хотите причитающиеся вам деньги забрать?». — «Как «не хочу»? Сочту за честь! Когда же он это написал?». — «За три дня»: это каким надо быть человеком, а? — зная, что умираешь, думать о других! На последней «Женитьбе» Янковский уже не мог стоять. Я говорил: «Олег Иваныч, сядьте, тут это не важно». — «Да?». — «Ну, конечно. Присядьте». Он сел...

(Грустно ). Борьба со смертью, Димочка, сложная вещь.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter

Штирлиц, а Вас я попрошу остаться!

* * * * *

Никогда ещё Штирлиц не был так близко к провалу.

* * * * *

Сейчас верить нельзя никому. Даже себе. Мне можно.

* * * * *

Не зарывайтесь, Штирлиц! Не зарывайтесь!

* * * * *

Истинная арийка. Характер нордический, стойкий. Безукоризненно выполняет служебный долг.

Цитаты и фразы из фильма "Служебный роман"

Когда я пьяный, я буйный...

* * * * *

А идите вы в бухгалтерию!!!

* * * * *

- А если он в шкаф не влезет?

- Впихнем!

* * * * *

У меня двое детей: мальчик... и мальчик!

* * * * *

И пошла, пошла!

* * * * *

Она не женщина, она директор.

* * * * *

- Блайзер - клубный пиджак.

- Для «Дома культуры», что ли?

- Туда тоже можно.

* * * * *

Бубликов умер, а потом он не умер.

* * * * *

- Вера, вы все про всех знаете.

- Такая профессия.

* * * * *

Выдвинули на общественную работу и с тех пор никак не могут задвинуть обратно.

* * * * *

- А меня вообще сослали в бухгалтерию!

- Да на тебе пахать надо!

* * * * *

Бровь должна быть тоненькая-тоненькая, как ниточка. Удивленно приподнятая.

* * * * *

Где вы набрались этой пошлости! Вы ж виляете бедрами, как… непристойная женщина.

* * * * *

- Голову вперед! Грудь вперед!

- Грудь? Вы мне льстите, Вера.

- Вам все льстят.

* * * * *

Неудачные ноги, Людмила Прокофьевна, надо прятать.

* * * * *

- Как вам моя прическа, м-м?

- Умереть - не встать!

* * * * *

Если сегодня еще кто-нибудь умрет или родится, я останусь без обеда.

* * * * *

- Мы вас любим… в глубине души. Где-то очень глубоко.

- Очень глубоко! Так глубоко, что я этого даже не замечаю!

* * * * *

Не бейте меня по голове! Это мое больное место!

* * * * *

У меня такая безупречная репутация, что меня уже давно пора скомпрометировать!

* * * * *

Статистика - это наука, она не терпит приблизительности.

* * * * *

Так я теперь буду выглядеть всегда!

Цитаты и фразы из фильма "Собачье сердце"

Господа все в Париже!

* * * * *

Отлезь, гнида!

* * * * *

Похабная квартирка…

* * * * *

- Не читайте до обеда советских газет.

- Гм… Но ведь других нет.

- Вот никаких и не читайте.

* * * * *

Абыр… абыр… абыр… абырвалг… абырвалг…

* * * * *

Делай загадочное лицо, дура!

* * * * *

Те мои пациенты, которых я заставлял читать «Правду», теряли в весе.

* * * * *

- Фамилию? Я согласен наследственную принять.

- А именно?

- Шариков.

* * * * *

– Мы, управление нашего дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома!

– Кто на ком стоял?

* * * * *

Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом.

* * * * *

Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку!

* * * * *

Бить будете, папаша?!

* * * * *

Я без пропитания оставаться не могу. Где же я буду харчеваться?

* * * * *

Вы его напрасно прелестным ругаете!

* * * * *

Что-то вы меня больно утесняете, папаша!

* * * * *

Я на своих 16-ти квадратных аршин сидел и сидеть буду!

Цитаты и фразы из фильма "Тот самый Мюнхгаузен"

- Болтает?

- Молчит.

- Умный мальчик. Далеко пойдет.

* * * * *

Женись непременно. Попадется хорошая жена - станешь счастливым, плохая - станешь философом. Не знаю, что лучше.

* * * * *

- 32-е!

* * * * *

Мы разучились делать маленькие глупости. Мы перестали лазить в окно к любимым женщинам…

* * * * *

- Где командующий?

- Командует.

* * * * *

Умное лицо – это еще не признак ума. Все глупости в мире совершаются именно с этим выражением лица… Улыбайтесь господа, улыбайтесь.

* * * * *

Часы пробили 2. Барон стрелял 3 раза. Стало быть – 5 часов!

* * * * *

Правды, деточка, вообще не бывает. Правда – это то, что в данный момент считается правдой.

* * * * *

Семь часов утра. Разгон облаков, установление хорошей погоды.

* * * * *

У меня был друг - он меня предал. У меня была любимая - она отреклась. Я улетаю налегке.

* * * * *

- Чем же вы занимаетесь-то?

- Ничем. Живу.

* * * * *

Я старый больной человек, и у меня слабое сердце, мне врачи запретили волноваться.

* * * * *

Неужели вам обязательно нужно убить человека, чтоб понять, что он живой?!

* * * * *

- А грудь?

- Что грудь?

- Оставляем на месте?

- Нет, берем с собой.

* * * * *

- Говорят ведь, юмор, он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает.

- Не всем. Тем, кто смеется, продлевает, а тому, кто острит, укорачивает.

* * * * *

Есть пары, созданные для любви, мы же были созданы для развода.

Цитаты и фразы из фильма "Формула любви"

* * * * *

Слово лечит, разговор мысль отгоняет.

* * * * *

И сия пучина поглотила ея в один момент. В общем, все умерли.

* * * * *

Не надо громких слов, они потрясают воздух, но не собеседника.

* * * * *

Кто ест мало, живёт долго, ибо ножом и вилкой роем мы могилу себе.

* * * * *

Жуткий город: девок нет, в карты никто не играет. Вчера в трактире украл серебряную ложку - никто даже не заметил: посчитали, что её вообще не было.

* * * * *

- Подь сюды. Хочешь большой, но чистой любви?

- Да кто ж её не хочет…

- Тогда приходи, как стемнеет, на сеновал. Придёшь?

- Отчего ж не прийти? Приду. Только уж и вы приходите. А то вон сударь тоже позвал, а опосля испугался.

- А она не одна придёт, она с кузнецом придёт.

- С каким кузнецом? Не, нам кузнец не нужен. Что я, лошадь, что ли?

* * * * *

Билли! Заряжай!

* * * * *

- Джек! Что ты можешь сделать за деньги?
- За деньги… я могу сделать… всё!

* * * * *

Запомните, джентльмены: эту страну погубит коррупция.

* * * * *

Если женщина что-то просит, надо ей это обязательно дать. Иначе она возьмет это сама.

* * * * *

Сдается мне, джентльмены, что этот человек – не джентльмен!