В
сложном литературном
мире России
первых десятилетий
нашего века,
которые стали
свидетелями
зарождения
и конца влиятельных
литературных
течений, Анна
Андреевна
Ахматова и
Марина Ивановна
Цветаева были
наиболее
известными
и значительными
поэтическими
голосами,
несравненными
и единственными
в своем роде,
двумя поэтами
высочайшего
уровня, яркими
представителями
великой русской
поэзии XX века
наряду с Блоком,
Мандельштамом.
Маяковским
и Пастернаком.
Мы не собираемся
искать здесь
новые пути
для выявления
и тем более
сопоставления
сути их замечательной
поэзии, но
попытаемся
рассмотреть
их творчество,
приняв во внимание
некоторые,
отчасти случайные,
биографические
совпадения,
и прежде всего
на фоне истории
развития
российской
культуры,
поскольку
они сложились
как поэты в
период названный
"серебряным
веком поэзии"
и жизнь их
пришлась на
то трагическое
время, когда
большая часть
интеллигенции
подвергалась
изоляции,
преследованиям,
вынужденной
эмиграции.
Ахматова и
Цветаева в
истории русской
поэзии были
и остаются
двумя самобытными
и неподражаемыми
Поэтами. Никому
из других поэтесс,
которых много
было в мире
женской поэзии,
не удалось
ни раньше, ни
после них найти
те неожиданные
акценты, ту
гармонию речи,
ту несравненную
силу и напряженную
мысль, которые
делают бессмертным
поэтическое
слово, а их
поэзию, бесспорно,
уникальной
в мировой поэзии.
За свою творческую
самобытность
и поэтический
гений они
заслужили
самые высокие
места на русском
Парнасе 1
и поднялись
еще выше, в
космос, где
два астероида,
малые планеты
солнечной
системы, с 1982
года носят
их имена.
Мы назвали
их "Поэты", а
не поэтессы.
Обе они в разное
время отказались
от прозаического
термина "поэтесса",
идущего от
благородного
слова мужского
рода "поэт",
приняв идею
всемирной
миссии Поэта
и прекрасно
сознавая, что
по призванию
обе являются
поэтами, хотя
и родились
женщинами.
Итак, этим
двум поэтическим
голосам, Анны
Ахматовой и
Марины Цветаевой,
судьба уготовила
высокую, но
трудную задачу
- поэтическим
языком передать
тайный личностный
мир чувств и
страстен, а
также понимание
гражданского
долга, с разными
акцентами,
но с единственной
целью - оставить
о себе память,
яркую, всеобъемлющую,
выстраданную,
где абсолютно
все имеет значение
и обо всем надо
сказать.
Земной облик
двух поэтов
был запечатлен
известными
художниками,
рисовальщиками
и фотографами,
а также в поэтическом
слове и в биографической
и мемуарной
прозе. Любители
русской поэзии
хорошо представляют
себе ту единственную
маленькую
деталь, которая
роднила их:
"горбоносый
профиль...". В
остальном не
могло быть
двух более
непохожих
людей: одна
- аристократического
вида, изящная,
с царственной
осанкой, задумчивая
и молчаливая:
другая - стройная,
живая, обыкновенная,
стесни тельная,
с рассеянным
взглядом зеленых
близоруких
глаз.
А какими они
видели себя?
Какую свою
черту считали
наиболее
отличительной?
Очень совпадаем
поэтический
образ, нарисованный
о себе Анной
Андреевной
в 1913 году, с тем,
который художник
Юрий Анненков
приводит в
своей книге
"Дневник моих
встреч" вместе
с воспоминанием
о первой с ней
встрече 2:
На
шее мелких
четок ряд,
В
широкой муфте
руки прячу,
Глаза
рассеянно
глядят
И
больше никогда
не плачут.
И
кажется лицо
бледней
От
лиловеющего
шелка,
Почти
доходит до
бровей
Моя
незавитая
челка.
И
не похожа на
полет
Походка
медленная
эта.
Как
будто под ногами
плот,
А
не квадратики
паркета.
И
бледный рот
слегка разжат:
Неровно
трудное дыханье,
И
на груди моей
дрожат
Цветы
небывшего
свиданья.
Цветаева
сообщает о
себе читателю
мелкие, но
выразительные
подробности:
"...мой профиль
горбоносый
/ и лоб в апофеозе
папиросы, / и
вечный смех
мой, коим всех
морочу, / и сотня
- на руке моей
рабочей - / серебряных
перстней...".
Поэт Николай
Гумилев, первый
муж Ахматовой,
в 1912 году написал
любопытное
стихотворение
"Она", без
посвящения,
но в котором,
по словам самой
Анны Андреевны,
говорится о
ней 3:
Я
знаю женщину:
молчанье,
Усталость
горькая от
слов,
Живет
в таинственном
мерцанье
Ее
расширенных
зрачков.
Ее
душа открыта
жадно
Лишь
медной музыке
стиха,
Пред
жизнью, дольней
и отрадной.
Высокомерна
и глуха.
Неслышный
и неторопливый.
Так
странно плавен
шаг ее,
Назвать
нельзя ее
красивой,
Но
в ней все счастие
мое.
Когда
я жажду своеволии
И
смел и горд
- я к ней иду
Учиться
мудрой сладкой
боли
В
ее истоме и
бреду.
Она
светла в часы
томлений
И
держит молнии
в руке,
И
четки сны ее,
как тени
На
райском огненном
песке.
Марина
Цветаева пленяет
волшебством
своей поэзии
и читателя,
и художника,
и поэта, и случайного
друга. Ее внешность
никого не
завораживала,
некоторые
черты характера
скорее отталкивали,
нежели привлекали
ее современников.
"Какой она
была?" - так
называется
начальная
глава "Страниц
воспоминаний"
(1973-1975), которые ее
дочь Ариадна
посвятила
матери 4:
"Моя мать,
Марина Ивановна
Цветаева, была
невелика ростом
- 163 см, с фигурой
египетского
мальчика -
широкоплеча,
узкобедра,
тонка в талии.
Юная округлость
ее быстро и
навсегда сменилась
породистой
сухопаростью;
сухи и узки
были ее щиколотки
и запястья,
легка и быстра
походка, легки
и стремительны
- без резкости
- движения...
строгая, стройная
осанка была
у нее: даже
склоняясь
над письменным
столом, она
хранила "стальную
выправку хребта".
Волосы ее,
золотисто-каштановые,
в молодости
вившиеся крупно
и мягко, рано
стали седеть
- и это еще усиливало
ощущение света,
излучавшегося
ее лицом -
смугло-бледным,
матовым: светлы
и немеркнущи
были глаза -
зеленые, цвета
винограда,
окаймленные
коричневатыми
веками. Черты
липа и контуры
его были точны
и четки... нос,
тонкий у переносицы,
переходил в
небольшую
горбинку и
заканчивался
не заостренно,
а укороченно...
Две вертикальные
бороздки разделяли
русые брови...
Казавшееся
завершенным
до замкнутости,
до статичности,
лицо было полно
постоянного
внутреннего
движения,
потаенной
выразительности,
изменчиво и
насыщено
оттенками,
как небо и вода.
Но мало кто
умел читать
в нем. Руки были
крепкие, деятельные,
трудовые. Два
серебряных
перстня и
обручальное
кольцо - никогда
не снимавшиеся
- не привлекали
к рукам внимания,
не украшали
и не связывали
их, а естественно
составляли
с ними единое
целое. Голос
был девически
высок, звонок,
гибок. Речь
- сжата, реплики-формулы.
Умела слушать;
никогда не
подавляла
собеседника,
но в споре была
опасна: на
диспутах,
дискуссиях
и обсуждениях,
не выходя из
пределов леденящей
учтивости,
молниеносным
выпадом сражала
оппонента.
Была блестящим
рассказчиком.
Стихи читала
не камерно,
а как бы на
большую аудиторию.
Читала темпераментно,
смыслово, без
поэтических
"подвываний",
никогда не
опуская (упуская!)
концы строк:
самое сложное
мгновенно
прояснялось
в ее исполнении...
Ненавидела
быт - за неизбывность
его, за бесполезную
повторяемость
ежедневных
забот, за то,
что пожирает
время, необходимое
для основного.
Терпеливо и
отчужденно
превозмогала
его всю жизнь...
Была человеком
слова, человеком
действия,
человеком
долга. При всей
своей скромности
знала себе
цену".
Насколько
непохожи А.
Ахматова и
М. Цветаева
как внешне,
так и по творческому
почерку и
эмоциональности,
настолько в
одинаковой
мере их ужасает
пустота слова.
Их поэзия
завоевала
сердца читателей
благодаря
особой выразительности,
достигавшейся
своеобразной
манерой письма:
рассудочная,
насыщенная,
выстраданная
трансформация
мыслей в простые
слова - у одной:
жизненная,
духовная и
физическая
потребность,
страдание и
лихорадочный
повседневный
поиск самовыражения
- у другой. Их
сложные отношения
с внешним миром
выражались
очень сходным
образом: именно
их внутренний
мир способствовал
раскрытию
другого мира,
лишая его
материального
покрова. Вот
что говорит
Ахматова в
своем втором
поэтическом
сборнике поз
названием
"Четки" 5:
У
меня есть улыбка
одна:
Так,
движенье чуть
видное губ.
Для
тебя я ее берегу
-
Ведь
она мне любовью
дана.
Позже в "Реквиеме" она скажет:
Нет,
это не я, это
кто-то другой
страдает.
Я
бы так не могла,
а то, что случилось,
Пусть
черные сукна
покроют.
И
пусть унесут
фонари...
Ночь.
Этому созвучно то, что Цветаева говорит в стихотворении "После России" 6:
В
мире, где реки
вспять,
На
берегу - реки,
В
мнимую руку
взять
Мнимость
другой руки...
Знаю
все, что было,
все, что будет,
Знаю
всю глухонемую
тайну.
Что
на темном, на
косноязычном
Языке
людском зовется
-
Жизнь.
Здесь явственно проступает печальное видение внутреннего мира, который подчеркивает хрупкость действительности, что находит выражение в изображении предметов с размытыми очертаниями, постоянно меняющихся в непрерывном потоке образов. Перед нами все время возникают различные картины, которые отражают неясные отношения поэтического "я" с природой, уведенной через столь впечатляющие ее элементы, как море и горы. У ранней Ахматовой часто повторяется воспоминание о "ее" море, символе периода "меланхолического счастья", Гора - это божество для Марины Цветаевой: "Гopa - это прежде всего мои ноги... точность воздвигнутого творения... Люблю все вертикальное: ходьба, гора...". Женщина ищет в страдании воплощение своего лирического "я", устремляя вверх, к "горе" всю тяжесть той воображаемой "горы" "горя", что неумолимо ведет к концу, и в посвящении "Поэмы горы" она пишет:
Вздрогнешь
- и горы с плеч,
И
душа - горе!
Дай
мне о горе спеть:
О
моей горе.
Море и горы обоими поэтами понимаются как внутреннее состояние, поскольку это относится к области чувств, ко времени и к определенным моментам их жизни. Творчество - это игра воображения, которое черпает силу в действительности. Но существует ли на самом деле для поэта действительность? Какова она для них и что значила в творческом процессе? Для Цветаевой это было "ремесло", каждодневный труд: "Вдохновение и неустанная работа - вот поэт... чувство ответственности, неизбежное, невозможное иначе...". Это жизненный процесс, включающий и простые веши, которые в силу их постоянного присутствия становятся поэтическим сюжетом: "Спасибо за то, что шел со мною..." - пишет она в длинном стихотворении "Стол". И вместе с письменным столом она славит свое тридцатилетнее "ремесло" - поэтическое творчестве):
Тридцатая
годовщина
Союза
- верней любви.
Я
знаю твои морщины.
Как
знаешь и ты
мои.
Которых
- не ты ли - автор?
Анна Ахматова, как свидетельствуют ее биографы, создавала стихи в уме, мысленно их долго обтачивала, нашептывала про себя слова и лишь после этого записывала то, что воспринималось на слух: на белый лист бумаги стихи ложились в окончательном варианте. Ахматова и в зрелом возрасте прислушивалась к чужому мнению, не отвергала советов. Цветаева никогда не шла на компромиссы, поэзия для нее была не только поэтическим словом, но самой жизнью, ритмической структурой, слуховой и зрительной композицией. Основополагающий элемент у обеих - это поэтическое слово, потому что оно - сама память, наблюдение действительности и отражение внутренних конфликтов; оно наполняется смыслом через безыскусное повествование о простых вещах - у одной, и конвульсивными, контрастирующими акцентами, зачастую метафизическим языком - у другой. И над всем этим животворная любовь, дающая жизнь словам, и потому она должна быть исключительной, выстраданной, необычной, не мешающей воображению: так происходит у юной Анны в ее воспоминании о любви, которая вызываем смутную сердечную боль и приносит страдание. Налет печали, связанный с образом Ахматовой, являющийся частью ее жизнеописания, представляет собой, несомненно, далеко не второстепенный элемент типично женского обаяния, по многим признакам присущего романтизму. В ее ранней поэзии часто повторяется тема любви, но описания любовных мук не кажутся убедительными. В последующие годы уже не будет места для страданий, связанных с расставаниями и несостоявшимися встречами. Любовь станет памятью прошлого, и мир Ахматовой будет меняться вместе с переменами в жизни миллионов ее соотечественников. Верх возьмут непоправимое горе и глубокие страдания жены, матери, гражданки. Теперь перед нами уже другая женщина и иной поэт:
Показать
бы тебе, насмешнице
И
любимице всех
друзей,
Царскосельской
веселой грешнице,
Что
случится с
жизнью твоей
-
Как
трехсотая, с
передачею,
Под
Крестами будешь
стоять
И
своей слезою
горячею
Новогодний
лед прожигать.
Там
тюремный тополь
качается,
И
ни звука - а
сколько там
Неповинных
жизней кончается...
Марина
Цветаева, полагаю,
была одной
из самых сложных
женских фигур
в мире русской
поэзии: двойственная
и противоречивая,
идущая против
течения, под
впечатлением
от экзальтации,
исходящей от
проигрыша,
отрицания,
вплоть до
самоуничтожения.
В Цветаевой
чувствуется
необыкновенная
гордость одинокой
женщины, с
постоянной
потребностью
любви, необъятной,
единственной
и бессмертной,
как... жизнь в
час смерти.
И Марина эту
невозможную
любовь создавала
через свое
лирическое
"я" и разрушала
ее, когда уже
не было полного
соответствия.
Если Анна Ахматова
была любима,
сознавая свое
обаяние, не
лишенное доли
самолюбования,
то Марина Цветаева
искала любовь
повсюду, вне
себя. Но не она
была "субъектом"
любви, а ее душа.
Жизненная
потребность
Цветаевой -
писать каждый
день, чтобы
сознавать
себя живым
созданием,
ощущать в себе
самые возвышенные
чувства, возвеличивать
их сверх всякой
меры - вплоть
до трезвой
решимости
"больше не
существовать",
потому что
никакая "абсолютная"
любовь не могла
более питать
ее вдохновение 7 .
Анна Андреевна
до конца находила
в себе самой,
в своей внутренней
любви силу,
чтобы жить и
преодолевать
трудности,
которые жизнь
уготовила ей
самой и ее Музе.
Марина, внешне
такая сильная
и решительная,
не нашла этого
мужества, чтобы
жить, ни в себе,
ни в других,
которые могли
и должны были
ей помочь.
Обеих роднит
любовь к своей
русской земле,
к поэтической
традиции, к
поискам в области
языка и, прежде
всего, общих
корней, восходящих
к Пушкину. Их
отношение к
Пушкину, поэту
и человеку,
было совершенно
различным.
Ахматова, после
публикации
в 1933 году первого
очерка, навеянного
мотивами
пушкинской
"Сказки о золотом
петушке" и
чтением книги
Вашингтона
Ирвинга "Альгамбра",
затем в течение
более тридцати
лет последовательно
и глубоко
продолжала
исследовать
творчество
поэта, регулярно
обращаясь к
источникам.
В итоге она
предложила
свой тщательный
анализ отдельных
его произведений,
осветив некоторые
аспекты жизни
и творчества
великого поэта,
о чем можно
прочитать в
ее сборнике
"О Пушкине",
убедившись
вновь в ее
поэтическом
искусстве на
примере перевода
на русский
язык стихов,
написанных
Пушкиным
по-французски.
Цветаева
же, наоборот,
прочитав всего
две работы о
нем ("Дуэль и
смерть Пушкина"
П. Щеголева
и "Пушкин в
жизни" В. Вересаева),
создала свой
образ поэта,
связав его с
первыми воспоминаниями
детства, когда
в комнате матери
она увидела
картину "Дуэль":
две фигуры в
черном поддерживают
третьего, в
то время как
на заснеженном
фоне меж голых
ветвей удаляется
тень другого
человека. Пушкин
и Дантес станут
ее персонажами.
Возможно. Марина
Цветаева так
и не прочитала
статей Ахматовой
- важных, глубоких,
особо значимых
с точки зрения
остроты психологических
наблюдений.
В 50-х годах Ахматова
прочла эссе
"Мой Пушкин" 8 ,
написанное
Цветаевой в
1937 году, и дала
ему такую оценку:
"подобной
пушкинистке...
нельзя было
позволить
даже приближаться
к Пушкину...".
Как поэты они
познакомились
довольно рано,
в 1912 году, когда
Цветаева впервые
прочитала
стихи из сборника
"Вечер", после
чего у нее
возникло чувство
безграничного
восхищения
Ахматовой. В
1916 году она посвятила
ей целый цикл
из 13 стихотворении
(из которых
десятое не
завершено).
Содержание
писем, отправленных
"петербургской
сестре", свидетельствует
о типичной
для Цветаевой
эмоциональной
восторженности:
"Ах, как я Вас
люблю, и как
я Вам радуюсь,
и как мне больно
за Вас, и высоко
от Вас!". Между
ними никогда
не было настоящего
соперничества
или ревности.
Вспоминая о
своей поездке
в Петербург
зимой 1915 года,
спустя двадцать
лет Марина
Цветаева напишет:
"Читаю весь
свой стихотворный
1915 год - а все мало,
а все - еще хотят.
Ясно чувствую,
что читаю от
Лица Москвы
и что этим лицом
в грязь - не
ударяю, что
возношу его
на уровень
лица - ахматовского.
Ахматова! - Слово
сказано. Всем
своим существом
чую напряженное
- неизбежное
- при каждой
моей строке
- сравнивание
нас (а в ком - и
стравливание):
не только
Ахматовой и
меня, а петербургской
поэзии и московской.
Но, если некоторые
ахматовские
ревнители
меня против
меня слушают,
то я - то читаю
не против
Ахматовой, а
- к Ахматовой.
Читаю, - как
если бы в комнате
была Ахматова,
одна Ахматова.
Читаю для
отсутствующей
Ахматовой.
Мне мой успех
нужен, как прямой
провод к Ахматовой.
И если в данную
минуту хочу
явить собой
Москву - лучше
нельзя, то не
для того, чтобы
Петербург -
победить, а
для того, чтобы
эту Москву -
Петербургу
- подарить,
Ахматовой
эту Москву в
себе, в своей
любви, подарить,
перед Ахматовой
- преклонить...
Что я и сделала,
в июне 1916 года,
простыми словами:
В
певучем граде
моем купола
горят,
И
Спаса Светлого
славит слепец
бродячий... -
И
я дарю тебе
свой колокольный
град,
Ахматова!
и сердце свое
в придачу.
Чтобы
все сказать:
последовавшими
за моим петербургским
приездом стихами
о Москве я обязана
Ахматовой,
своей любви
к ней, своему
желанию ей
подарить что-то
вечнее любви,
то подарить
ей - Кремль, я
бы наверное
этих стихов
не написала.
Так что соревнование,
в каком-то смысле,
у меня с Ахматовой
- было, но не
сделать лучше
нее, а - лучше
нельзя, и это
лучше нельзя
- положить к
ногам...".
Только позднее,
в 1940 году, по
возвращении
на родину через
семнадцать
лет, Марина
Цветаева, после
публикации
сборника Анны
Ахматовой
"Из шести книг" 9 ,
переменила
свое восторженное
отношение к
ней на суждение,
продиктованное
незнанием
того, что произошло
с "Музой плача,
прекраснейшей
из Муз!" 10 .
"Прочла - перечла
- почти всю книгу
Ахматовой, и
- старо, слабо.
Часто (плохая
и верная примета)
совсем слабые
концы, сходящие
(и сводящие)
на нет... Просто
был 1916 год, а у
меня было
безмерное
сердце, и была
Александровская
слобода, и была
малина и была
книжка Ахматовой...
Была сначала
любовь, потом
- стихи... Непоправимо
- белая страница...
Но что она делала:
с 1914 г. по 1940 г.? Внутри
себя, Эта книга
и есть "непоправимо-белая
страница"...".
Это суждение
об Анне Ахматовой
выпадает из
общего ряда.
Трагические
обстоятельства
сказались и
на хронологии
- ключе к пониманию,
столь важному
для самой
Цветаевой,
которая на
вопрос "Почему
вы пишете такие
разные стихи?"
- ответила -
"Потому что
и годы разные".
Ахматова,
со своей стороны,
ни разу не
ответила
взаимностью
на восторженное
отношение к
ней Цветаевой.
У них была только
одна настоящая
встреча. 7 и 8
июня 1941 года, во
время приезда
Ахматовой в
Москву. Об этой
встрече Ахматова
пишет с иронической
интонацией
в заметках
от 1959 года, хранящихся
в разных архивах:
"Наша первая
и последняя
двухдневная
встреча произошла
в июне 1941 г. на
Большой Ордынке.
17. в квартире
Ардовых (день
первый) и в
Марьиной роще
у Н.И. Харджиева
(день второй
и последний).
Страшно подумать,
как бы описала
эти встречи
сама Марина,
если бы она
осталась жива,
а я бы умерла
31 августа 41 г.
Это была бы
"благоуханная
легенда", как
говорили наши
деды. Может
быть, это было
бы причитание
по 25-летней
любви, которая
оказалась
напрасной,
но во всяком
случае это
было бы великолепно.
Сейчас, когда
она вернулась
в Москву такой
королевой и
уже навсегда
(не так, как та.
с которой она
любила себя
сравнивать,
т.е. с арапчонком
и обезьянкой
в французском
платье с большим
декольте), мне
хочется просто
"без легенды"
вспомнить
эти два дня.
Марина ушла
в заумь. См.
"Поэму воздуха".
Ей стало тесно
в рамках Поэзии.
Она - подобна
дельфину, как
говорит у Шекспира
Клеопатра об
Антонии. Ей
было мало одной
стихии. и она
удалилась в
другую или в
другие". Это
не единственное
свидетельство
той памятной
встречи! Существуют
и другие, противоречивые
версии, согласно
которым обе
женщины виделись
недолго, потом
пошли в театр,
либо в театр
они пошли лишь
во второй день
и расстались
до начала
спектакля, а
согласно другой
версий, в театр
Ахматова
отправилась
одна. О чем они
говорили при
встрече? Первая
дочь Марины
Цветаевой
Ариадна Эфрон,
встретившаяся
с Анной Андреевной
после своего
возвращения
из ссылки,
цитирует ее
слова в книге
воспоминаний
"О Марине
Цветаевой":
"М.И. много мне
рассказывала
про свой приезд
в СССР, про Вас
и Вашего отца
и про все то,
что произошло...
читала мне
свои стихи,
которые я не
знала...". Ариадна
добавляет:
"Рассказала,
что мама, будучи
у нее, переписала
ей на память
некоторые
стихи, особенно
понравившиеся
А.А., и кроме того
подарила ей
отпечатанные
типографически
оттиски поэм
- "Горы" и "Конца"...
М.И. подарила
мне вот это
- янтарные бусы,
старинные...".
Анна Ахматова
и Марина Цветаева
- это два Попа.
два астероида
мировой поэзии.
Они ославили
в истории
современной
поэзии ярчайший
след, уходящий
дальше полета
кометы и выше
птиц. Они такие
разные и такие
похожие в своем
духовном
одиночестве,
в драматизме
жизненных
судеб, в поэтическом
предназначении.
Когда осенью
1939 года Ахматова
узнала об аресте
дочери и мужа
Цветаевой, с
Мариной ее
сроднило
собственное
горе, связанное
с судьбой сына
Льва. К тому
времени уже
была написана
большая часть
"Реквиема",
и 10 марта 1940 года
"Эпилог" будет
завершен
следующими
стихами:
И
пусть с неподвижных
и бронзовых
век
Как
слезы струится
подтаявший
снег,
И
голубь тюремный
пусть гулит
вдали.
И
тихо идут по
Неве корабли.
16 марта, словно в непрерывном потоке горя, из дома на Фонтанке появляются стихи, посвященные Цветаевой - "Поздний ответ", а двадцать лет спустя, 10 ноября 1961 года, в четверостишии из стихотворения "Нас четверо" происходит признание поэтической души Цветаевой:
Двух?
А еще у восточной
стены,
В
зарослях крепкой
малины.
Темная,
свежая ветвь
бузины...
Это
- письмо от
Марины.
Стихи "Поздний ответ", которые Марина так никогда и не прочитала, отмечены печатью общего призванья и духовного единения, возносятся над самой жизнью, отмеченной горем и глубокими ранами; они - между Музой, которая была выразительницей поэтического и человеческого смысла той эпохи, и поэтической Душой в ее всеобъемлющей сути, вне времени и пространства:
Поздний
ответ
М.И.
Цветаевой
Белорученька
моя, чернокнижница...
Невидимка,
двойник, пересмешник.
Что
ты прячешься
в черных кустах.
То
забьешься в
дырявый скворечник,
То
мелькнешь на
погибших крестах.
То
кричишь из
Маринкиной
башни:
"Я
сегодня вернулась
домой.
Полюбуйтесь,
родимые пашни,
Что
за это случилось
со мной.
Поглотила
любимых пучина,
И
разрушен
родительский
дом".
Мы
с тобою сегодня,
Марина,
По
столице полночной
идем,
А
за нами таких
миллионы,
И
безмолвнее
шествия нет,
А
вокруг погребальные
звоны,
Да
московские
дикие стоны
Вьюги,
наш заметающей
след.
16
марта 1940 г.
Фонтанный
Дом
24. М.Цветаева и А.Ахматова. Природа сходства и несходства
Две женщины, женщины - ПОЭТЫ, а не поэтессы. На этом настаивали обе: и Анна Ахматова, и Марина Цветаева. До них пока не было дано подняться ни одному женскому имени в литературе. Детство той и другой было печальным: «И никакого розового детства», - сказала Ахматова, - то же могла сказать и Цветаева. И вообще судьба обеим выпала тяжелая.много потерь.
Цветаева увлеклась ее поэзией, а также личностью, стоявшей за стихами. Она сотворила себе образ «роковой красавицы», называла ее «Музой Плача» и «Златоустой Анной всея Руси». Впоследствии, когда Цветаева будет писать ей восторженные письма, Ахматова отнесется к ним с присущей ей сдержанностью.
Хорошо сказал о поэтическом и психологическом различии той и другой известный русский эмигрантский исследователь литературы Константин Мочульский - еще в 1923 году:
«Цветаева всегда в движении; в ее ритмах - учащенное дыхание от быстрого бега. Она как будто рассказывает о чем-то второпях, запыхавшись и размахивая руками. Кончит - и умчится дальше. Она - непоседа. Ахматова - говорит медленно, очень тихим голосом; полулежит неподвижно; зябкие руки прячет под «ложноклассическую» (по выражению Мандельштама) шаль. Только в едва заметной интонации проскальзывает сдержанное чувство. Она - аристократична в своих усталых позах. Цветаева - вихрь, Ахматова - тишина... Цветаева вся в действии - Ахматова в созерцании...».
У обеих в творчестве большое место – тема любви. поэты часто говорят об одном, хотя и по-разному. Общим мотивом звучит в лирике А. Ахматовой и М. Цветаевой отношение той и другой лирической героини к сопернице: равнодушие, чувство гордого женского превосходства, но не зависть и не ревность к ней - "простой женщине", "трухе рыночной" (М. Цветаева), "дурочке" (А. Ахматова). Слово любовь для Марины Цветаевой ассоциировалось со словами Александра Блока: тайный жар. Тайный жар - это состояние сердца, души, - всего существа человека. Это - горение, служение, непрекращающееся волнение, смятение чувств. Но самое всеобъемлющее слово все-таки - любовь. особенность восприятия лирики М. Цветаевой заключается в том, что ей приписывают мужское, сильное начало. оттенки чувства лирической героини А. Ахматовой идут от понимания любви как страсти, любви как борьбы, поединка душ. В любовной лирике М. Цветаевой душе лирической героини нет "равносильного", нет и борьбы, поединка, есть только самоотдача себя любимому человеку. Он - "желанный", "жаленный", "болезный"!
Цветаеву и Ахматову, к 1920–м годам достигших своего расцвета (стихотворные сборники Ахматовой «Белая стая», 1917, «Подорожник», 1921, «Anno Domini», 1922), невозможно не сравнивать именно в любовной лирике. Примечательно, что героиню Ахматовой никто никогда не упрекал в эгоцентризме, хотя она может начать диалог с возлюбленным с такой реплики: «Тебе покорной? Ты сошел с ума!». И напротив, эгоцентризм - стержень всего цветаевского творчества, но у нее в теме любви как отражение исконной женской доли абсолютизируется мотив жертвенности и покорности: «Мне… жерновов навешали на шею», «Я не выйду из повиновенья», «Пригвождена к позорному столбу… Я руку, бьющую меня, целую»; или от имени женщин всех времен, страдающих в любви, горький вопрошающий крик - «Мой милый, что тебе я сделала?» В обращении к возлюбленному, который придет хотя бы через сто лет, рассказ о том, как «…я у всех выпрашивала письма, / Чтоб ночью целовать».
В лирике А. Ахматовой очень часто страдающая роль принадлежит мужчине. Он "совенок замученный", "мальчик-игрушка", "неприкаянный". С ним может случится Беда любви Лирическая же героиня М. Цветаевой говорит: "...мне ни один влюбленный не вывел палат". Для лирики М. Цветаевой закон, что мука любви, страдание - доля только женская. Тема разлуки, разрыва освещена неоднократно, разносторонне. И сюжеты встречаются сходные, но Ахматова даже самые трагические чувства, даже кипящую лаву страсти и боли неизменно заключает в гранитную оправу стиха. Цветаева же о своей лирике позднее напишет так: “Я всегда билась - и разбивалась вдребезги… и все мои стихи - те самые серебряные сердечные дребезги”.
Интересно, что первый сборник Ахматовой – «Вечер», а Цветаевой – «Вечерний альбом» (стихи 15-17 летней цветаевой)
Обе любили и писали о России. Сумятица и боль трагичного периода в жизни России проникают и в их стихи. У Ахматовой это ноты тревоги и печали, муки совести, постоянное ощущение сумятицы внутри и боль за судьбу Родины. У Цветаевой - кипение страстей, постоянные контрасты и острое предчувствие гибели. У Ахматовой все чаще слышится традиционный для женской поэзии молитвенный стиль, и молится она о судьбе своей страны. У Цветаевой, особенно в период эмиграции, слышна ненависть ко всему, что так перевернуло эпоху, и в то же время невыносимая боль от разлуки с любимой землей.
Если Ахматова вырастала в поэта России, если она несла в себе свою эпоху (ее потом так и звали: «Эпоха»), то Цветаева-поэт превращалась как бы в «гражданина Вселенной».
Обе изучали пушкина. У А - и эта работа будет соответствовать ее натуре: неспешное обдумывание, сопоставление различных источников, и, конечно, множество важных и тонких открытий.
Марина Цветаева займется пушкинской темой несколько позже, не изучая Пушкина так углубленно, как Ахматова. Ее суждения, «формулы» беспощадны, пристрастны; ахматовские наблюдения -сдержанны, хотя и не бесстрастны; за каждой мыслью стоит гора переработанных, обдуманных источников. Хотя обе были диаметрально противоположные «пушкинистки» (Цветаева в этом отношении очень раздражала Ахматову), их роднила нелюбовь к Наталье Николаевне Пушкиной (Гончаровой).
Анна Ахматова и Марина Цветаева
К
онец XIX века принес России четыре удивительных года.
В 1889-м родилась Анна Ахматова.
В 1890-м - Борис Пастернак.
В 1891-м - Осип Мандельштам.
В 1892-м - Марина Цветаева.
Каждый год выдавал по гению. И что, может быть, самое удивительное: судьба распорядилась поровну - из четырех поэтов - две женщины, женщины - ПОЭТЫ, а не поэтессы. На этом настаивали обе: и Анна Ахматова, и Марина Цветаева. (Поэтесса - понятие психологическое, и вовсе не зависит от величины таланта...)
Две звезды, две планеты (уже открыты и названы их именами). До них пока не было дано подняться ни одному женскому имени в литературе. Два поэта, две женщины, две судьбы, два характера…
Анна Ахматова (Горенко) родилась 23 июня 1889 года в пригороде Одессы «Большой Фонтан», в семье морского инженера. Она была третьей из шестерых детей. Когда ей исполнилось одиннадцать месяцев, семья переехала под Петербург: сначала в Павловск, потом - в Царское Село. Это место навсегда освятилось для Ахматовой именем великого Пушкина. Летом ездили к Черному морю. В одиннадцать лет девочка тяжело заболела, еле выжила, и на какое-то время оглохла. С этого момента стала писать стихи.
Родилась 8 октября 1892 года в Москве, в семье профессора. Детство провела в Москве, в Тарусе (между Серпуховом и Калугой), в швейцарских и немецких пансионах; в Ялте: мать болела туберкулезом, и все переезды были связаны с ее лечением. Училась музыке: мать хотела видеть ее пианисткой. По-видимому, лет в девять-десять уже сочиняла стихи - к неудовольствию матери. Детей было четверо: от первого брака И. В. Цветаева - дочь и сын, и от второго - Марина и ее младшая сестра - Анастасия. Когда сестрам было четырнадцать и двенадцать лет, мать умерла от чахотки. (Чахотка царила и в семье Горенко: две сестры Анны Ахматовой погибли от этой болезни.)
Детство той и другой было печальным: «И никакого розового детства», - сказала Ахматова, - то же могла сказать и Цветаева.
Анна Горенко была тоненькой, изящной и болезненной девочкой - девушкой - дружила с морем, плавала, как рыба; отец в шутку звал ее «декаденткой». Марина в детстве и отрочестве отличалась неплохим здоровьем, была полновата, румяна, застенчива. К морю, которое впервые увидела в детстве, не привыкла никогда, не полюбила, - не оправдав тем самым свое имя Марина («морская»).
В ранней юности обе мечтали о любви. Анна Горенко в семнадцать лет безнадежно влюбилась в петербургского студента Владимира Голенищева-Кутузова, все время мечтала о встрече с ним, много плакала, даже падала в обмороки (здоровье ее всю жизнь было очень слабое). Между тем еще несколько лет назад, когда ей было всего четырнадцать или даже чуть меньше, в нее влюбился будущий поэт Николай Гумилев. Позже он несколько раз делал ей предложение, но она отказывала; есть сведения, что он дважды пытался покончить с собой. Но она не любила его; по-видимому, все ее душевные силы были истрачены на безответную любовь к Голенищеву-Кутузову.
Об этой ее любви свидетельствуют несколько писем 1907 года к С. В. фон Штейну, мужу ее старшей сестры. Они единственны в своем роде. Никогда позже ни в стихах, ни в прозе, ни в письмах Анна Горенко (будущая Анна Ахматова) не выражала так бурно, так «напрямую» любовные чувства. С той поры, постоянно совершенствуясь, ее любовная лирика словно бы уйдет «за занавес», музыка стиха никогда не превысит «полутонов» - и всегда будет печальной...
А за Гумилева она все-таки вышла - когда ей был 21 год: в 1910-м. Но счастья у них не получилось. Ведь оба были личностями, оба были поэтами. По гениальному слову Марины Цветаевой:
Не суждено, чтобы сильный с сильным
Соединились бы в мире сём...
Каждый хотел быть сам по себе. Гумилев не мог жить без путешествий, надолго уезжал. Она же погрузилась в творчество: писала свою первую книгу «Вечер», которая принесет ей славу...
У Марины Цветаевой все было иначе. Познав «трагическое отрочество» (ее собственные слова), она теперь переживала «блаженную юность». Но до «блаженной юности», еще будучи гимназисткой, она успела написать множество стихов. В 1910 году, когда Ахматова вышла замуж, Цветаева уже выпустила в свет первый стихотворный сборник: «Вечерний альбом». А в следующем, 1911 году, познакомилась со своим будущим мужем - Сергеем Эфроном. Ей было восемнадцать лет, ему - семнадцать. Это был союз на всю жизнь, несмотря на сложные перипетии судьбы и отношений. И права была дочь Цветаевой, когда говорила, что Сергей Эфрон был единственным человеком, которого Марина Цветаева любила по-настоящему. «Я прожила с ним 30 лет и лучшего человека не встретила», - так напишет она незадолго до кончины.
В 1912 году вышел сборник стихов «Вечер». Имя автора: «Анна Ахматова» - псевдоним, который Анна Горенко взяла по имени своего татарского предка, хана Ахмата; имя Анна ей дали в честь бабушки. Эта книга любовной лирики уже была гармонична и совершенна; в стихах не было ничего детского; они принадлежали перу зрелого, сформировавшегося поэта, и уже тогда были истинными творениями Анны Ахматовой.
Осенью того же года у Ахматовой и Гумилева родился сын Лев.
1912 год знаменателен и для Марины Цветаевой. Она соединяет свою судьбу с Сергеем Эфроном; осенью появляется на свет их дочь Ариадна; и в этом же году - выходит вторая книга стихов «Волшебный фонарь». Несмотря на несомненные приметы большого таланта, эта книга тоже еще незрелая. Но поэзия Цветаевой, ее поэтический «почерк», теперь начинает очень быстро развиваться и меняться. Она создаст стихи, настолько несходные по творческой манере, что, кажется, они принадлежат разным поэтам. «Почему у Вас такие разные стихи? - Потому что годы разные», - напишет она. И еще: «Из меня можно выделить по крайней мере семь поэтов» (это она скажет в 30-е годы).
Стихи Ахматовой (их духовный, психологический смысл, драматизм и т. д.) тоже будут меняться в зависимости от времени. Но то, что принято обозначать как ФОРМА, - останется до самого конца гармонической, классически-ясной. Анна Ахматова - поэт пушкинской школы.
Хорошо сказал о поэтическом и психологическом различии той и другой известный русский эмигрантский исследователь литературы Константин Мочульский - еще в 1923 году:
«Цветаева всегда в движении; в ее ритмах - учащенное дыхание от быстрого бега. Она как будто рассказывает о чем-то второпях, запыхавшись и размахивая руками. Кончит - и умчится дальше. Она - непоседа. Ахматова - говорит медленно, очень тихим голосом; полулежит неподвижно; зябкие руки прячет под «ложноклассическую» (по выражению Мандельштама) шаль. Только в едва заметной интонации проскальзывает сдержанное чувство. Она - аристократична в своих усталых позах. Цветаева - вихрь, Ахматова - тишина... Цветаева вся в действии - Ахматова в созерцании...»
Ахматова и Цветаева были резко противоположны, полярны, - и прежде всего, по своим природным качествам, которые даются от рождения и остаются неизменными.
Прежде всего, каждой был отмерен свой жизненный срок; Ахматова немного не дожила до 77 лет, Цветаева - до 49-ти. Между тем литературное наследие Цветаевой значительно обширнее, нежели ахматовское.
Одна из важнейших загадок природы состоит в запасе энергии, по-разному отпущенной каждому человеку. У Анны Ахматовой эта энергия была гармонично распределена на протяжении ее долгой - притом весьма трагической, жизни - и не иссякала до последнего дня. Я не говорю уже о ее слабом здоровье, о постоянных болезнях с юных лет (слабые легкие и сердце). Откуда и возник классический образ полулежащей Ахматовой, запечатленный на фотографиях и рисунках Модильяни.
Представить в подобной позе Марину Цветаеву немыслимо. Недаром она называла свое здоровье железным: имела крепкое сердце, была неутомимым ходоком, спала мало, и ранним утром спешила к письменному столу. И исписывала десятки столбцов вариантов рифм, слов, строк, не щадя сил, потому что они (до поры до времени) не предавали ее.
Но люди, наделенные необычайной творческой, психической энергетикой, никогда долго не живут. Я имею в виду не болезни, от которых никто не застрахован. Просто мощная, бурная энергия у таких людей так же бурно и мгновенно обрывается. Так было с Мариной Цветаевой, о самоубийстве которой существует множество различных неумных версий. В то время как о самом главном почему-то не говорят: о том, что жизненная сила, психическая энергия иссякает. Цветаева ушла из жизни, убедившись, что она больше ничего не может: ее воля к жизни иссякла.
Здесь, вероятно, уместно будет сказать об отношении обоих поэтов к смерти. (Тот факт, что и у Ахматовой, и у Цветаевой в юности были попытки самоубийства - ни о чем не говорит; речь идет о закате жизни: зрелость Цветаевой, старость Ахматовой).
Когда жуткие обстоятельства стали неотвратимо и явно уничтожать мощный цветаевский дух, она написала такие строчки:
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный...
Она всегда знала, что уйдет из жизни. Рано или поздно. Вопрос был только во времени. Ахматова, невзирая ни на какие обстоятельства, никогда бы добровольно не ушла из жизни. Но в старости она, по-видимому, часто думала о смерти, не боясь ее, принимая как неизбежную данность. Об этом она говорит в нескольких своих стихотворениях.
Но продолжу, однако, сопоставление жизненных, творческих, психологических обстоятельств.
Анна Ахматова выпускает вторую книгу стихов: знаменитые «Чётки»; множество раз они будут переизданы. В 1918 году разводится с Н. Гумилевым. (Их сын Лев воспитывался в новой семье.) Цветаева, которая впервые прочла стихи Ахматовой, по-видимому, в 1912 году, увлеклась ее поэзией, а также личностью, стоявшей за стихами. Она сотворила себе образ «роковой красавицы», называла ее «Музой Плача» и «Златоустой Анной всея Руси». Очень хотела встретиться и отправилась в 1916 году в Петербург с чувством и желанием соперничества: Москва против Петербурга. Но встреча не состоялась: Ахматова болела и находилась в Царском Селе. Впоследствии, когда Цветаева будет писать ей восторженные письма, Ахматова отнесется к ним с присущей ей сдержанностью. В этих, можно сказать, неравноправных отношениях, пожалуй, сильнее всего выявился контраст натур Ахматовой и Цветаевой. И здесь нужно говорить о такой важнейшей вещи, как любовь - в жизни, а значит, и в творчестве обеих.
Слово любовь для Марины Цветаевой ассоциировалось со словами Александра Блока: тайный жар. Тайный жар - это состояние сердца, души, - всего существа человека. Это - горение, служение, непрекращающееся волнение, смятение чувств. Но самое всеобъемлющее слово все-таки - любовь. «Когда жарко в груди, в самой грудной клетке... и никому не говоришь - любовь. Мне всегда было жарко в груди, но я не знала, что это - любовь», - писала Цветаева, вспоминая свои детские переживания.
Она утверждала, что начала любить, «когда глаза открыла». Это чувство, состояние тайного жара, любви - мог вызвать исторический или литературный герой («ушедшие тени»), какое-нибудь место на земле, - например, городок Таруса на Оке, где прошли лучшие месяцы в детстве; и, конечно, конкретные люди, встреченные в жизни. «Пол и возраст ни при чем», - любила повторять Цветаева. И на этих живых, реальных людей она, не зная меры, обрушивала весь шквал своих чувств. И «объект» подчас спасался бегством. Он не выдерживал раскаленной атмосферы страстей, требований, которые Цветаева предъявляла к нему. Потому-то она и говорила, что умершего, «ушедшую тень» легче любить, что «живой» никогда не даст себя любить так, как нужно ей; живой хочет сам любить, существовать, быть. И даже договаривалась до того, что ответное чувство в любви для нее, для любящей - помеха. «Не мешай мне любить тебя!» - записывает она в дневнике. Ее открытость, распахнутость отпугивала мужчин, и она это понимала и признавала: «Меня любили так мало, так вяло».
Ахматова, как уже было сказано, познала в юности сладкую отраву безответной любви, а с другой стороны - любовь к себе, на которую не могла ответить. С ранних лет у нее было множество поклонников, но, пожалуй, никто не смог вызвать в ней костер «тайного жара», подобного цветаевскому.
Ахматова обладала поразительной внешностью. Современник, поэт Георгий Адамович, знавший ее смолоду, вспоминает: «Теперь, в воспоминаниях о ней, ее иногда называют красавицей: нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворенностью, чем-то сразу приковывавшим внимание. Позднее в ее наружности отчетливее обозначился оттенок трагический... когда она, стоя на эстраде... казалось, облагораживала и возвышала все, что было вокруг... Бывало, человек, только что ей представленный, тут же объяснялся ей в любви».
Облик Ахматовой просился на портрет; художники, что называется, «наперебой» писали ее: А. Модильяни, Н. Альтман, О. Кардовская - это только до 1914 года! Кардовская записала в дневнике: «Я любовалась красивыми линиями и овалом лица Ахматовой и думала о том, как, должно быть, трудно людям, связанным с этим существом родственными узами. А она, лежа на своем диване, не сводила глаз с зеркала, которое стоит перед диваном, и она на себя смотрела влюбленными глазами. А художникам она все же доставляет радость любования - и за то спасибо!»
Так, с молодых лет, родился образ Анны Ахматовой: образ «роковой», печальной женщины, которая, помимо даже собственной воли, не прикладывая никаких усилий, покоряет мужские сердца. Чувствуя это, юная Ахматова написала стихотворение (ей было 17 лет):
Я умею любить.
Умею покорной и нежною быть.
Умею заглядывать в очи с улыбкой
Манящей, призывной и зыбкой.
И гибкий мой стан так воздушен и строен,
И нежит кудрей аромат.
О, тот, кто со мной, тот душой неспокоен
И негой объят...
Я умею любить. Я обманно-стыдлива.
Я так робко-нежна и всегда молчалива.
Только очи мои говорят...
...
И в устах моих - алая нега.
Грудь белее нагорного снега.
Голос - лепет лазоревых струй.
Я умею любить. Тебя ждет поцелуй.
В дальнейшем это «кокетство» Ахматова не пустит на порог своей лирики; там будут царить полутона и все чувства будут пребывать как бы за сценой, за занавесом:
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
(«Песня последней встречи», 1911)
Много лет спустя Цветаева с восторгом писала об этом стихотворении: «Ахматова... одним росчерком пера увековечивает исконный нервный жест женщины и поэта, которые в великие мгновенья жизни забывают, где правая и где левая - не только перчатка, а и рука, и страна света... Посредством... поразительной точности деталей утверждается... целый душевный строй...»
Но это - восхищение формой, точностью поэтического образа. Восхищение чуждым. Ибо ахматовская сдержанность была полярно противоположна цветаевской безудержности. Весь «любовный крест», всю гору любви лирическая героиня, - а значит, и сам поэт - берет на себя. Так было не раз в жизни Цветаевой. И с роковой неизбежностью все завершалось одним: разочарованием, даже, порой - презрением. Ее дочь Ариадна говорила, что всякое увлечение матери кончалось тем, что, перестрадав, она развенчивала своего недавнего кумира, убедившись, что он - слишком мелок, ничтожен.
Портрет Анны Ахматовой |
Е сли Анну Ахматову бесспорно считают олицетворением женственности, то по отношению к Марине Цветаевой существуют два прямо противоположных мнения. Что такое ее максимализм? Одни находят его сугубо женским свойством, доведенным почти до крайнего предела. Другие, наоборот, приписывают эту склонность к «захватничеству», «собственничеству» в любовных чувствах некоему мужскому, активному началу. Как бы там ни было, Цветаева мужественно признавалась, что не нравится мужчинам. Да и как могло быть иначе, когда она не скрывала, что считает их слабыми, неспособными к сильным чувствам? Своих незадачливых знакомых, в которых разочаровалась, она выводила в стихах и поэмах. Так возникали образы «комедьянта», маленького, вечно спящего царевича в поэме «Царь-девица» и т. д. Речь, однако, сейчас не о творчестве.
Для Анны Ахматовой мужчины всегда оставались «поклонниками», - чему я сама была живым свидетелем. Причина, думается мне, была в том, что Ахматова никогда не переставала быть женщиной. Тоненькая, грациозная в молодости, «роковой» она оставалась всегда. Сильно располнев, огрузнев в старости, она превратилась... в королеву. Величавая осанка в сочетании, казалось бы, с несочетаемым свойством: крайней простотой обращения, - делали из нее фигуру неизменно обаятельную для всех, кто с нею общался, включая автора этих строк.
Однако для того, чтобы более или менее исчерпывающе сопоставлять эти два поэтических характера - Ахматовой и Цветаевой, - необходимо поместить их в «контекст» событий, исторических и житейских. История России, наложившаяся на личности обеих, продиктовала им выбор своей судьбы.
Летом или осенью 1917 года, во время империалистической войны, человек, небезразлично относившийся к Ахматовой, по-видимому, предложил ей уехать. Она отвергла это предложение в стихотворном ответе осенью 1917 года, а в следующем году напечатала стихотворение не полностью - вторую его часть - и оно, после октябрьского переворота, стало звучать весьма патриотически, а главное - политически безупречно:
Мне голос был. Он звал утешно.
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
...
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Дело было не в патриотизме и тем более не в политике. Просто есть люди - космополиты по душевному складу; к ним Анна Ахматова не принадлежала. Заграницу она знала в молодые годы; по-видимому, жизнь там не прельщала ее по неким неисповедимым внутренним, творческим причинам. Она была русским, и только русским поэтом, и с каждым годом это выявлялось в ней все сильнее. Она приговорена была Жизнью нести свой крест у себя дома, в «краю глухом и грешном», в России, где с каждым годом становилось жить все невыносимее. Как верно утверждает лучшая исследовательница жизни и творчества Ахматовой англичанка Аманда Хейт, поэт пытался укрыться, спастись от невзгод в семейной жизни, но безуспешно. Союзы с мужчинами, любившими Ахматову, и для которых она пыталась стать верной спутницей, рушились так же, как рушилась, уродовалась сама жизнь. Нужно было не рождаться поэтом, чтобы обрести подобие дома на родине. «Роковая» женщина не создана для быта; более того, при соприкосновении с бытом она искажается, - так же, как и ее партнеры.
Существование Анны Ахматовой после октябрьского переворота являет собой страшную картину.
Портрет Марины Цветаевой |
То же можно сказать и о Марине Цветаевой; ее жизнь в так называемой «послереволюционной» Москве достаточно известна... Когда она узнала, что Сергей Эфрон остался в живых, находится в Турции и едет в Прагу, она, не раздумывая, начала собираться в дорогу, обмирая от ужаса, - вдруг поездка не состоится... Она уезжала с тяжелым сердцем: она потеряла в Москве младшую дочь, погибшую от голода; она ехала «в никуда». Но она ехала к мужу; без него она не мыслила жизни.
И, что особенно важно: ее творческая энергия была настолько мощной, что она буквально ни на день не прекращала писать (стихи, дневники, письма). Приехав в мае 1922 года в Берлин, еще не встретившись с Сергеем Эфроном, который задерживался в Праге, она сразу же ощутила прилив творческих сил, импульс, невольно посланный человеком, захватившим ее воображение, - и полился поток лирических стихотворений... А то обстоятельство, что произошло все это не «дома», а на «чужой стороне», - не имело значения. Отрыв от родины никогда не скажется на цветаевском творчестве.
Если Ахматова вырастала в поэта России, если она несла в себе свою эпоху (ее потом так и звали: «Эпоха»), то Цветаева-поэт превращалась как бы в «гражданина Вселенной». Недаром ей были близки слова Каролины Павловой:
Я - вселенной гость,
Мне повсюду пир,
И мне дан в удел
Весь подлунный мир!
«Жизнь - это место, где жить нельзя», - утверждала Цветаева. «В жизни ничего нельзя». Поэт на земле - это пленный дух, он творит «в просторе души своей», и там ему подвластно все. Лирика Цветаевой - это лабиринт человеческих страстей, перипетии любовных чувств, где «она», лирическая героиня, - сильнее, мудрее объекта своей любви. В стихах Цветаевой нет примет времени, места; они - вселенские, мировые. Герои же ее крупных произведений - драм и поэм - литературные либо исторические персонажи, которым тоже нет места на земле. А главная и постоянная коллизия - разлука, разминовение, невстреча. В финалах многих ее вещей - все завершается неким вознесением - в иной, вышний мир: не рай и не ад, не Божий или дьявольский, - в небо поэта, которое, по Цветаевой, - «третье царство со своими законами... первое от Земли небо, вторая земля. Между небом духа и адом рода - искусство, чистилище, из которого никто не хочет в рай».
Ответ на вопрос: была ли Марина Цветаева верующим человеком? - не может быть однозначным. Цветаева-поэт ощущала над собой некий высший, горний мир, таинственную стихию, подчинявшую себе поэта. Гения поэта (в мужском роде, слово Муза она употребляла редко).
Это было БЫТИЕ поэта (слово самой Цветаевой). Что же до БЫТА, то есть земной обычной человеческой жизни, «в которой жить нельзя», - то именно здесь Цветаева на удивление покорно соблюдала «правила игры» семейной женщины с двумя детьми (сын родился в 1925 году), почти безработным мужем и удушающими обстоятельствами полунищего существования: уборкой, стиркой, кухней, штопкой и т. п. Но цветаевской феноменальной энергии, о которой уже говорилось, - хватало на все. И на писанье стихов и прозы, и на выступления (для заработка) на литературных вечерах, и на воспитание детей.
Она жаловалась, громко жаловалась на существование, многих просила о помощи (и получала ее), проклинала убогую, приземленную жизнь - и продолжала жить, и творить, и печататься. Подавляющее большинство ее произведений увидело свет. Стихов со временем она будет писать меньше, перейдет на прозу, - но писать не перестанет ни на минуту. И прибавим: увлекаться людьми...
Счастлива она не была, да и не могла быть по трагическому складу натуры. Однако объективно ее жизнь за границей (Берлин, Чехия, Франция) в течение примерно 15–16 лет, не считая последних двух, - можно назвать благополучной, несмотря ни на что...
С точки зрения благополучия или хотя бы минимального, бытового «устройства» жизнь Анны Ахматовой являет собою сущий ад, и чем дальше, тем хуже. В июле 1922 года, когда Цветаева собиралась переезжать из Германии в Чехию, Ахматова написала стихотворение, где выразила не только отношение к России, к ее судьбе, но как бы приоткрыла частицу своей души:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час...
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
В двух последних строках - вся Ахматова: сдержанна, величественна, проста. Она приготовилась нести свой крест, испить свою чашу. Чашу немыслимого одиночества, потому что никогда не была она «ни с теми, ни с другими». Ее жизнь разрушалась. И тогда она, поэт Анна Ахматова, примет всю тяжесть свершающегося в стране на свои плечи.
Поначалу у нее еще выходили книги стихов: политическая, литературно-конъюнктурная обстановка в стране еще балансировала на последней грани возможного. А затем все оборвалось. «Между 1925–1939 годами меня перестали печатать совершенно... Тогда я впервые присутствовала при своей гражданской смерти. Мне было 35 лет...», - писала Ахматова.
Нищету, в которой она жила, представить невозможно. Современники вспоминают, что порой в доме не было сахару к чаю - да и самого чая; зарабатывать она не могла; постоянно болела, бесконечно температурила и часто просто не могла поднять головы от подушки, лежа дни напролет. Конечно, были преданные друзья: навещали, приносили еду, помогали, вернее - брали на себя бытовые хлопоты и дела. Ахматова ничего и никого не просила, - да это и не было нужно: люди видели, что она не может заниматься житейскими делами, и ее поручения подразумевались сами собою и исполнялись с радостью. Все понимали, что она не рисуется, не строит из себя некую «барыню». Она была естественно и органично отрешена от быта - как вещи, для нее абсолютно непосильной. И так же стоически, не жалуясь, переносила свои вечные недомогания, не терпела и не допускала, чтобы ее «жалели».
Но ее дух работал постоянно. В двадцатые годы, когда она почти прекратила писать стихи, она стала изучать Пушкина, его трагедию, его гибель, психологию творчества. Долгие годы Ахматова посвятит своей «пушкиниане», - и эта работа будет соответствовать ее натуре: неспешное обдумывание, сопоставление различных источников, и, конечно, множество важных и тонких открытий.
Марина Цветаева займется пушкинской темой несколько позже, не изучая Пушкина так углубленно, как Ахматова. Ее суждения, «формулы» беспощадны, пристрастны; ахматовские наблюдения - сдержанны, хотя и не бесстрастны: за каждой мыслью стоит гора переработанных, обдуманных источников. Хотя обе были диаметрально противоположные «пушкинистки» (Цветаева в этом отношении очень раздражала Ахматову), их роднила нелюбовь к Наталье Николаевне Пушкиной.
Вообще сам процесс творчества проходил у них совершенно по-разному. Цветаева подчиняла свое вдохновение по-мужски деловому, четкому режиму. «Вдохновение плюс воловий труд - вот поэт», - утверждала она. Она исписывала десятки страниц в поисках нужной строки или даже слова. К Ахматовой стихи приходили иначе. Уже немало написано о том, как она, лежа и закрыв глаза, что-то невнятно бормотала, или просто шевелила губами, а потом записывала то, что ей услышалось. Естественно, так же они работали и над переводами. Цветаева заполняла рабочую тетрадь столбцами рифм, вариантов строк и т. п. Эти тетради я видела неоднократно. С Ахматовой в этом смысле дело обстояло, конечно, «по-ахматовски».
Однажды, по просьбе редактора, я передала Анне Андреевне подстрочники двух нерифмованных стихотворений болгарского поэта Пенчо Славейкова. А потом увидела их перевод. Ахматова лишь слегка прикоснулась к подстрочнику: где изменила фразу, где слово, - и произошло чудо: стихи зазвучали музыкой. За всем этим также стоял труд поэта; только бумаге доверялся не поиск (как в цветаевских черновиках), а результат.
Советский режим, террор и репрессии, царившие в стране, планомерно добивали Ахматову. В 1939 году был арестован ее сын (в первый раз - в 1935 году, но тогда его вскоре выпустили).
Эта трагедия сделала Ахматову великим поэтом России.
За пять лет, с 1935 по 1940 годы, ею написано не более двадцати стихотворений. Но дело было не в количестве. Зазвучал трагический голос из преисподней - голос миллионов, казненных и замученных. Заговорила страдающая, поруганная Россия - устами поэта, который «в глухом чаду пожара» остался со своим народом и «подслушал» у него те самые, единственные слова, которыми только и смог выразить весь кошмар происходящего.
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска...
Эти стихи составили цикл «Реквием». В России они будут напечатаны лишь через двадцать лет после ее кончины...
Трагедия России настигла, наконец, и Марину Цветаеву. Обстоятельства ее возвращения в июне 1939 года в Москву, когда она, спасаясь от одной погибели, прямиком угодила в пасть другой, - широко известны. Ее дочь Ариадну и Сергея Эфрона арестовали в том же самом, 1939 году, что и Льва Гумилева. Ахматова носила передачи в ленинградский застенок, Цветаева - в московский. Как много знали они друг о друге в это время?
Поглотила любимых пучина,
И разрушен родительский дом.
Мы с тобою сегодня, Марина,
По столице полночной идем,
А за нами таких миллионы,
И безмолвнее шествия нет,
А вокруг погребальные звоны
Да московские дикие стоны
Вьюги, наш заметающей след.
(«Невидимка, двойник, пересмешник...», март 1940)
Этих строк Цветаева никогда не узнала.
Остается напомнить об их встрече, уже много раз описанной. Они виделись 7 и 8 июня 1941 года, перед самой войной, в Москве, куда Ахматова приезжала хлопотать за сына. О содержании их разговора почти ничего не известно. Известно лишь, что Ахматова больше молчала, а Цветаева много и нервно говорила. По-видимому, внешне они не особенно понравились друг другу. «Просто - дама», - равнодушно отозвалась Цветаева в ответ на чей-то взволнованный вопрос. Ахматова же с юмором заметила: «Она была сухая, как стрекоза». И другому собеседнику: «В сравнении с ней я телка». Несомненное и взаимное любопытство друг к другу, конечно, сильно померкло под тяжестью и горечью бед, свалившихся на плечи обеих. Однако попытка творческого общения поэтов все же состоялась. И обернулась взаимным непониманием, невстречей, как могла бы сказать Цветаева. Она читала (и подарила Ахматовой) «Поэму Воздуха». Ахматова прочла начало своей заветной «Поэмы без героя», работе над которой она впоследствии посвятит много лет, - поэму о наваждении теней прошлого века. (Напомню, что новый, «не календарный» XX век для Анны Ахматовой начался с войны 1914 года, положившей начало гибели ее России). Когда Цветаева слушала главу «Решка», в которой как бы «подводным течением» проходили мотивы «Реквиема» - вряд ли она что-нибудь поняла; о «Реквиеме» же вообще не имела представления; эти стихи находились глубоко под спудом и читались единицам... Она могла воспринять лишь то, что лежало на поверхности: условность, театральность имен и названий. «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро», - вспоминала Ахматова слова Цветаевой.
В свою очередь Ахматова не приняла цветаевскую «Поэму Воздуха», обращенную к памяти Р. М. Рильке, - гениальную поэму смерти, поэму ухода, поэму расставания с земной стихией, поэму перехода в великую стихию Духа, Разума, Творчества. «Марина ушла в заумь, - писала Ахматова много лет спустя, в 1959 году о «Поэме Воздуха». - Ей стало тесно в рамках Поэзии... Ей было мало одной стихии, и она удалилась в другую или в другие».
Два больших поэта не поняли друг друга. Так случается: слишком велика была творческая индивидуальность каждой. Да и обстановка в России не способствовала подробным, откровенным отношениям. На взаимопонимание необходимо время, - его не было.
Через две недели началась война. 31 августа в татарской Елабуге Марина Цветаева покончила с собой. Ахматова отправилась в эвакуацию в Ташкент. После Цветаевой она прожила без малого двадцать пять лет. Она осталась «домучиваться». Ей предстояла еще целая цепь трагедий. И лишь в конце жизни пришло международное признание: премии в Англии и Италии.
Трагические перипетии еще больше утверждали Анну Ахматову в сане русского национального поэта, вобравшего в себя, несшего в себе все беды своего народа.
Быть может, одно из лучших свидетельств тому - стихотворение, написанное в 1961 году, за пять лет до смерти:
Если б все, кто помощи душевной
У меня просил на этом свете, -
Все юродивые и немые,
Брошенные жены и калеки,
Каторжники и самоубийцы, -
Мне прислали по одной копейке,
Стала б я богаче всех в Египте,
Как говаривал Кузмин покойный.
Но они не слали мне копейки,
А со мной своей делились силой.
И я стала всех сильней на свете,
Так что даже это мне не трудно.
А. Ахматова и М. Цветаева - два поэтических голоса своей эпохи
Не отстать тебе. Я - острожник.
Ты конвойный. Судьба одна.
И одна в пустоте подорожней
Подорожная нам дана.
М. Цветаева «Ахматовой»
Анна Ахматова и Марина Цветаева - два ярких имени в русской поэзии. Им довелось не только жить в одно и то же время - время крушения старого мира, но и быть поэтическим голосом своей сложной эпохи.
Обе поэтессы начали рано писать стихи. Марина - в шесть лет, а Анна - в одиннадцать, но каждой из них выпала своя трагическая судьба, каждая искала в поэзии свой собственный путь. Цветаева познакомилась с творчеством Ахматовой в 1915 году и сразу же написала стихотворение, обращенное к ней. Цветаева долгое время сохраняла к Ахматовой восторженное отношение, о чем свидетельствуют письма и дневники Марины Ивановны. Она посвятила Анне Андреевне небольшой цикл стихов, в котором выразила свое преклонение перед ней:
И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! - и сердце свое в придачу.
Цветаева обращается к Ахматовой на «ты», хотя между ними не было личного общения, и горделиво утверждает:
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами - то же!
Этим «мы» Цветаева старается показать, что она тоже обладает поэтическим даром и стоит рядом с прославленной поэтессой.
Ахматова благосклонно принимала поклонение Цветаевой, но никогда особенно не ценила ее творчество. Цветаева же в конце жизни резко изменила свое отношение к Ахматовой, заявив, что все, написанное ею, особенно в последние годы, очень слабо.
Единственная встреча двух поэтесс состоялась в Москве в июне 1941 года и, нужно думать, не привела к взаимопониманию - слишком уж различны по своим творческим устремлениям и характеру были эти женщины. Действительно, Марина Цветаева считала, что поэт должен быть погружен в себя и отстранен от реальной жизни. По собственному определению, она была «чистым лириком» и поэтому самодостаточна и эгоцентрична. Несмотря на это, эгоцентризм Цветаевой не был эгоизмом, он выражался в непохожести поэтессы на других, нетворческих людей. Именно поэтому мы часто встречаем в стихотворениях Цветаевой противопоставление «я» и «они»:
Ахматова же, на первый взгляд, была более приближена к реальной жизни. Встав в начале творческого пути под знамя акмеизма, она стремилась в своих стихах к предметной детализации. Все звучащие и красочные подробности входили в ее стихи, наполняя их живой силой жизни:
Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло.
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло.
Ахматовский стих произрастал из непосредственных жизненных впечатлений, хотя эти впечатления и ограничивались, особенно в раннем творчестве, заботами и интересами «своего круга».
И Ахматова, и Цветаева много писали о любви. Любовь в их творчестве предстает чувством драматическим, а порой и трагическим:
Брошена! Придуманное слово –
Разве я цветок или письмо?
А глаза уже глядят сурово
В потемневшее трюмо.
У Ахматовой стихи о любви - это маленькие рассказы, не имеющие ни начала, ни конца, но все же сюжетные, как, например, «Вечером», «Сжала руки под темной вуалью…» и другие. Удивительное мастерство позволяло поэтессе с помощью одной, казалось бы, незначительной детали создать определенное настроение и передать чувства героини:
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Вот она - незначительная деталь - неправильно надетая перчатка - и перед нами нарисован образ растерянной и подавленной женщины. Мы понимаем, что ее бросил любимый, и жизнь для нее вот-вот рухнет.
У Цветаевой сюжетности в любовных стихах практически нет, но она тоже пишет о любви не в момент счастья, а в напряженный, драматический момент:
Хоть на алтын полюби - приму!
Друг равнодушный! - так странно слушать
Черную полночь в чужом дому!
Ахматова долгое время считалась поэтом одной темы - любовной, за что ее неоднократно упрекали. К теме России она начинает чаще обращаться уже в позднем творчестве, но эта тема, в сущности, является все той же темой любви - любви к своей стране.
Цветаева несколько лет прожила в эмиграции. Ахматова никогда не уезжала надолго. Однако обе поэтессы не принимали и не понимали революцию. Ахматова стремилась в своих стихах уйти от политики в мир человеческих чувств и отношений, а Цветаева обращалась к далекому прошлому, которое она идеализировала и романтизировала. В ее творчестве слышится тоска по героическим натурам, по идеалам рыцарства, поэтому частыми образами ее произведений становятся меч, плащ и шпага. На страницах ее стихотворений мы встречаемся с яркими личностями прошлого: Казановой, Дон Жуаном, Наполеоном, Лжедмитрием и, конечно, прекрасной Мариной Мнишек. Кроме того, что Мнишек была полячкой (а Цветаева тоже имела частичку польской крови), она, безусловно, привлекала Цветаеву еще и тем, что носила ее имя. Поэтесса очень любила свое имя и видела в нем особый смысл. Как известно, Марина - это перевод на латинский язык одного из эпитетов богини любви и красоты Афродиты. «Пелагос» (по-латыни - «Марина») означает «морская». Цветаева неоднократно раскрывала в стихах поэтический смысл своего имени, и в нем тоже видела свою непохожесть на других:
Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя Марина,
Я - бренная пена морская.
Море для Цветаевой - это символ творчества. Оно такое же глубокое и неисчерпаемое. Значит, человек, носящий имя Марина, - особый человек, художник.
Ахматова также любила свое имя и считала себя достойной особого предназначения. Она видела в нем некую божественность и царственность:
В то время я гостила на земле.
Мне дали имя при крещенье - Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха.
Один из своих сборников Ахматова даже назвала «Anno domini». Латинское выражение, означающее «в лето господне», явно привлекало поэтессу созвучностью с ее именем Анна.
И Ахматова, и Цветаева немало обогатили русскую поэзию. Ахматова продолжала и развивала традиции русской психологической прозы, являясь в этом смысле прямым наследником Достоевского, Толстого, Гаршина. Главным достоинством ее стиха была строго обдуманная локализованная деталь, несущая порой весь замысел. Достаточно вспомнить образ красного тюльпана в стихотворении «Не любишь, не хочешь смотреть…» Ахматова, умея очень тонко пользоваться словом, ввела в поэзию детали из обыденного мира, бытовые интерьеры, прозаизмы, которые помогали ей создавать образы, а главное - открывали внутреннюю связь между внешней средой и потаенной жизнью сердца.
Сила стихов Цветаевой не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся, глубоких ритмов. То торжественно-приподнятые, то разговорно-бытовые, то песенно-распевные, то иронически-насмешливые, они в своем богатстве передают гибкость ее интонационного строя, находятся в зависимости от ритма ее переживаний. И если Ахматова тонко чувствует русское слово, то Цветаева идет еще глубже - она способна воспринимать язык на уровне морфемы. Классическим примером в этом отношении может служить стихотворение, посвященное Борису Пастернаку:
Рас-стояния: версты, мили…
Нас рас-ставили, рас-садили.
Приставка «рас» в этом стихотворении имеет особое значение. Именно умелое использование ее помогает поэтессе передать чувство разлуки, разъединенности.
Ахматова и Цветаева - самобытные поэтессы и очень разные, но между ними немало внутреннего сходства. Они обе были именно русскими поэтессами и безгранично любили Россию. В их творчестве и судьбе отразился сложный путь русской интеллигенции, которой пришлось жить в эпоху революционных бурь и глобальных перемен.
(381 слово) Анна Ахматова и Марина Цветаева – два громких имени русской поэзии, подаривших литературе множество проникновенных образов, в которых отразились личные переживания поэтов, их боль за разрушенные идеалы старого мира и своё поколение.
Тематика и мотивы их стихотворений во многом схожи, поскольку им довелось жить в одну историческую эпоху, а значит, разделить боль своего времени. Трагичность судеб двух великих поэтов, их невольное соперничество в литературном творчестве, создание общечеловеческого лирического характера, рассматриваемого через призму женской души – всё это делает двух лириков необыкновенно близкими друг другу.
Лирика Ахматовой и Цветаевой уходит корнями в классическую русскую и мировую культуру. Оба поэта формировали свой поэтический мир под влиянием образов, сюжетов и идей, взятых из древнерусской литературы и античности. Мотивы христианской философии, легенды Ветхого и Нового заветов и библейские образы звучат в лирике Цветаевой и Ахматовой. Огромное влияние на становление гения двух великих авторов оказал нравственный и писательский идеал А. С. Пушкина. Однако каждая из них выбрала свой путь творческого выражения. Поэтому Ахматова и Цветаева – два поэтических голоса, поющих по-разному об одном.
Цветаева относилась к поэзии Ахматовой восторженно, впервые познакомившись с её творчеством после выхода сборника «Вечер» в 1915 году и позже посвятив ей целый цикл стихов «К Ахматовой» (1916 г.). Но их первая и единственная встреча состоялась только в 1941 году. Притяжения двух гениев, их духовного взаимопроникновения не произошло. Позднее Марина стала воспринимать свою восторженную любовь к Ахматовой как «ошибку и наваждение», а Анна отзывалась о встрече с Цветаевой холодно, впрочем, как и о творчестве в целом. Несомненно, разница характеров и творческих устремлений двух героинь своего времени наложила отпечаток на их отношения.
Цветаева в своих стихах предельно погружена в себя, её лирика «эгоцентрична», она определяется личными ощущениями поэта, редко рассматриваемыми через призму внешнего мира, который становится для Марины Ивановны вторичным. Её лирическая героиня всегда своенравная, эксцентричная, бунтующая. Основа художественного метода Цветаевой – вывернутая наизнанку душа, «чистая лирика», поэтому всё творческое наследие поэта представляет собой своеобразный эгодокумент, в котором нашли отражение эмоции, переживания, мировоззренческие установки.
Ахматова же становится певцом жизни реальной, опредмеченной. Начиная свой путь в акмеистической школе, она стремилась к ясности поэтического слова, предельной детализации действительности. В каждом её стихотворении раскрывается полнота и сила жизни, создаваемая с помощью звучания и цвета. Её лирика вещественна, прозрачна, конкретна, даже осязаема.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!